Лаон посолил чай себе и мне.

– Ей рассказали то, чего никогда не скажут Рошу, – медленно произнесла Саламандра, после каждого слова облизывая губы огненным языком. – Он был прав насчет них. Но не понимал, что истина, от которой они отступятся, – это его же собственная истина. Ужасная вещь – зеркала. Иногда люди не могут вынести собственных отражений. И сделают все, чтобы больше себя не видеть.

– Ты хочешь сказать, что Рош покончил с собой?

– Они… – Она снова умолкла. – Они учили ее, пичкали секретами, испытывали ее прекрасную веру, как он и предполагал.

– Кто такие «они»?

Саламандра не обратила внимания на вопрос Лаона и продолжила свой рассказ:

– Бета горела верой. Она хотела доказать существование Бога.

– Каким образом?

Саламандра ничего не сказала и сидела неестественно неподвижно, но пламя все более и более взволнованно плясало на ее коже.

– Не можешь сказать? – спросил Лаон.

Я напряженно размышляла, пытаясь вспомнить отрывки, прочитанные в дневнике. В конце концов, сходство почерка того, который писал о яде, с почерком Элизабет Рош не было случайным.

– Стихотворение, которое она все повторяет, – я обхватила чашку с забеленным молоком чаем, – стихотворение Донна. О Евхаристии.

– Я знаю, – сказал Лаон.

– Она и в дневнике его писала. Снова и снова, – мои мысли кружились вокруг подробностей. – А в другой часовне я нашла разбросанные облатки. Сцену прерванного причастия. Но ты ведь прибралась там? После этого.

Саламандра поморщилась, но кивнула вдумчиво и медленно.

– Она ведь тоже это находила?

Саламандра ничего не произнесла, но встретила мой взгляд с твердостью, которая была ответом на мой вопрос.

– Как и Рош… – нахмурилась я.

– Они пытались доказать присутствие Бога, – Лаон откупорил фляжку. – Оба были влюблены в Оксфордское движение. Вернее, я знаю, что влюблен был Рош, и предполагаю, что Элизабет тоже.

– Как? Это не имеет смысла…