– Как Либби приняла эту новость? – спросила мисс Говард.

– Если бы ей только пришлось принять эту новость! – проговорила миссис Мюленберг; голос по-прежнему был тихим, но в то же время – страстным и скорбным. – Если бы мы только заставили ее принять это и вынудили уйти… Но когда мы сказали ей, она была так подавлена и так убедительно умоляла дать ей еще один шанс, что мы не смогли отказать. И после этого все действительно изменилось. Все действительно изменилось… Самочувствие Майкла стало меняться – к лучшему, как мы подумали поначалу. Его приступы плача и колик утихли, и он вроде бы начал принимать уход Либби. Но то было дурное затишье – признак не счастья, а болезни. Медленной, изнурительной болезни. Он терял румянец и вес, а молоко Либби проходило через него будто вода. Но это была не вода. Это была не вода…

Молчание длилось так долго, что я решил было: миссис Мюленберг заснула. Наконец мисс Говард вопросительно взглянула на меня, но я мог лишь пожать плечами, надеясь, что она поймет, как мне хочется смотаться из этого дома к чертовой матери. Но мисс Говард чего-то ждала, и я знал, что мы никуда не уйдем, пока она не добьется своего.

– Миссис Мюленберг? – тихонько прошептала она.

– М-м? Да? – пробормотала женщина.

– Вы говорили…

– Я говорила?

– Вы говорили, что это была не вода – молоко Либби…

– Нет. Не вода. – Мы услышали новый вздох. – Яд…

При этом слове я нервно заерзал на стуле, но мисс Говард продолжала настаивать:

– Яд?

Темная голова приподнялась и опустилась.

– Мы много раз вызывали доктора, но он не мог объяснить, что происходит. Майкл был болен – ужасно болен. А потом начало страдать и здоровье Либби. И доктор решил, что это, должно быть, лихорадка, какая-то разновидность инфекционного заболевания, которую мой сын передал ей. Откуда нам было догадаться… – Ее нога вновь начала нервно дергаться. – А я сомневалась. Назовите это хоть материнским инстинктом – я просто не могла поверить, что мой сын заразил Либби. Нет – я просто не сомневалась, что это она с ним что-то делала. Муж сказал, что от постоянных тревог я стала неуравновешенной. Он сказал, что ради помощи Майклу Либби подвергает себя опасности. Он выставлял ее героиней, да и доктор тоже. Но я с каждым днем убеждалась все больше. Я не знала, как она это проделывает. Я не знала, зачем. Но я стала сидеть с ними во время кормления, а вскоре отказалась оставлять его с ней одного – наотрез. Но он так и не окреп. Болезнь прогрессировала. Он чах, она тоже слабела… И вот однажды я зашла к ней в комнату, пока она дышала воздухом на улице. И нашла в ее комоде два пакета. В первом был белый порошок, во втором – черный. Я не знала, что это такое, но взяла их показать мужу. Черный порошок он не опознал, но насчет второго сомнений не было. – Миссис Мюленберг словно боялась продолжать, но наконец произнесла это слово: – Мышьяк.