— Так как, в конце концов, все было с похищением? — повторила Саша. Она не дала себя отвлечь лирическими отступлениями. — Это не вы были тогда в лесу. Это был кто-то молодой, сильный. И женщина с ним.

Петр махнул рукой.

— Все вышло из-под контроля, когда я совершил первую глупость. То письмо за день до свадьбы было лишним. Я напился, плохо себя чувствовал. Мне хотелось срочно открыть правду, — пояснил он. — Сначала я боялся посвящать молодых в подробности плана, поэтому притворялся женихом. Хочу сказать, что неплохо при этом развлекался. Молодость разогревает застоявшуюся кровь. Подробности знали только матери: Дуня и Вожена. Я знал, что, несмотря ни на что, Дуне можно доверять. Божене я заплатил за молчание. Всех деталей плана она не знает до сих пор. Потом мы открыли все Кваку. Ивона сначала упиралась из-за верности Юрке. Она на самом деле любит этого дурака. Еще и поэтому мне хотелось обеспечить им безбедное существование. Я помнил, что только одна женщина за всю жизнь была настолько дорога мне, и это растрогало меня.

— Дуня?

Он подтвердил.

— Она изменилась. Когда-то была сильная, боевая, бесстрашная. Я тоже мог быть другим. Сейчас сам в это не верю, но времена были такие, — запнулся он. Саша уж было подумала, что сейчас он углубится в рассказы, типичные для людей его возраста, но ошиблась, потому что он вдруг отрезал: — Хотя, сомневаюсь. Люди не меняются. Какие бы ни были условия, я дал себя запугать, мной управляли амбиции. Я был пустой, ветреный.

— Так что там с похищением?

— Мы решили, что воспользуемся их оружием. — Петр вернулся к основной теме. — Раз они убирали моих женщин, я подумал, что сделаю то же. Я понимал, что рискую. И оказался прав. Все как с цепи сорвались. Выслали своих людей, испортили нам планы. Взяли из моего гаража единственное доказательство, свидетельствующее против меня. Мою машину.

— Кто «все»?

Он улыбнулся. Взял первую папку и бросил Саше на колени. Она прочла надпись на обложке: «Гевонт/Галонзка».

— Адам Гавел, староста района.

Потом потянулся за следующей. На этот раз машинописная надпись гласила: «Нил».

— Пшемыслав Франковский.

— Джа-Джа? Ему в те времена было восемнадцать. Неужели тогда вербовали подростков?

— Ему было восемнадцать лет, и он не поступил на юридический. Был из деревни, никаких перспектив, если не вступить в партию и не пойти на сотрудничество. Он пошел в армию. Там его и прибрали к рукам. Франковский был раздражен и амбициозен. Получил приказ охмурить Романовскую, дочь инженера политехнического института. Она приезжала сюда к родственникам, и с Франковским они были знакомы чуть ли не с детства. Ему удалось влюбить ее в себя только после получения оперативного задания. Он следил за дядей Романовской и немногочисленными городскими интеллектуалами. Не знаю, известно ли вам, но ее отец и дядька были в этих районах одними из важнейших оппозиционеров. Они распространяли оппозиционные листовки в очень трудное время, когда «Солидарность» начала сенокос в Гданьске и Варшаве. Работали они на вооружение. У меня самого, на фабрике, было процентов пятнадцать своих людей. Желающие сделать карьеру не могли отказаться от вступления в партию. Поэтому люди получали партбилеты, но тайно ходили в церковь или костел. Я не запрещал это. Незамужних женщин с детьми обеспечивал местами в яслях, а они взамен доставляли информацию. Поляки тоже были в этих рядах, не только белорусы. И хуже всего то, что они верили в правильность своего решения, объясняя все тем, что времена такие. Столица была далеко. А «Солидарность» — вообще почти как за границей. Зато Москва близко, на расстоянии вытянутой руки. Вы слышали, что когда-то Белосток даже хотели отсоединить от Польши? У коммунистов в этих местах всегда была твердая почва под ногами и широкие спины. Степан обучался в Москве. Это был наихудший вариант сталинской крысы. Таких еще поискать. Но все-таки и он стал неудобен. Как тогда говорили: не шел в ногу со временем. Сейчас я думаю, что меня использовали, чтобы я ликвидировал его.