– Значит, этого полотна не существует… А следовательно, никакой процедуры по анализу ДНК и ни малейшей надежды установить личность того, кто на портрете. Нам крупно повезло, что я еще не рассказал о картине с Жюли своей команде. Иначе как бы я объяснил ее исчезновение? Черт, Габриэль, ты меня загнал в полное дерьмо, ты хоть понимаешь?

Габриэль не обратил внимания на вспышку бывшего коллеги и порылся в пакетике с орешками. Едва начав жевать, он тут же об этом пожалел. Один из ударов, нанесенных русским, наверняка задел десны.

– А что там с Траскманом?

Поль постарался успокоиться. В свою очередь он описал последние достижения. Письма с угрозами, которые получал писатель, архитектурный лабиринт в его доме, украденные Давидом Эскиме последние страницы рукописи вместе с фотографиями из безумного альбома и, наконец, происхождение этих снимков.

– Андреас Абержель выставляется сейчас в Париже. Если след окажется горячим, я смогу вычислить перемещения Матильды Лурмель и выяснить имена тех, кто в этом замешан. Но я буду действовать строго в рамках моего расследования. А главное, я не желаю, чтобы ты болтался у меня под ногами, понятно?

– А как ты разберешься с прокурором по поводу родимого пятна? Это же я был в доме Лурмель, и это я связал два дела.

– Я скажу, что ты отправился туда, потому что, несмотря на провал в памяти, у тебя в голове засело имя Матильды Лурмель. Потом я показал тебе альбом Эскиме, когда заехал к тебе в квартиру за документами, и ты увидел родимое пятно…

– Довольно убедительно.

– Завтра утром, вернее, через несколько часов ты вернешься к себе и обратишься к врачу. Ты сотрешь все фотографии в своем телефоне, причем сотрешь тщательно. Пора тебе придержать коней, Габриэль, или ты сдохнешь по дороге, в лучшем случае от переутомления, а в худшем – от пули в голову.

Габриэль был вынужден признать, что Поль прав. И кивнул.

– У Траскмана… никаких следов Жюли?

Поль с мрачным видом, взвешивая каждое слово, вынужден был рассказать о существовании тайной комнаты, где, возможно, романист держал Жюли. Габриэль вроде бы не отреагировал. Он сидел, ссутулившись и сжав опущенные руки между колен. Лишь подергивание уголка губ выдавало крайнее напряжение, которое только и поддерживало его в бодрствующем состоянии.

– Прежде чем вернуться к себе, я хочу увидеть, где ее держали…

Он опустил голову, поднял ее, с покрасневшим здоровым глазом, задал множество вопросов, но, как ни странно, не выказал никакой агрессивности или гнева по отношению к сыну Траскмана, который так долго хранил молчание. В эту ночь у него больше не было сил.