При нищенстве, в которой живет государственная культура и люди брошены на произвол судьбы, героями являются все, кто хоть как-то может заработать. Иначе просто вымрут, и не будет у нас вообще никакой культуры. Хоть себя сохранят…

Клуб оказался действительно препаршивым местом.

Когда я подошла к нему, танцы уже начались. Изнутри доносилась скачущая дикая музыка, перед входом толпились подвыпившие подростки. Некоторые были с мотоциклами и мопедами. Пахло выхлопными газами и перегаром.

Афиша извещала, что три раза в неделю здесь проводятся «вечера танцев». Внутрь меня пустили свободно, даже не задав ни одного вопроса. Наверное, мой вид свидетельствовал о том, что я пришла сюда не танцевать.

Действительно, среди танцующих было очень мало людей старше двадцати, а те, которые были, выглядели совершенно определенно. Это было хулиганье со всеми присущими ему аксессуарами.

В полутемном зале, больше похожем на конюшню, в слепящих лучах прожекторов двигалась толпа. Это не были танцы в прямом смысле слова. Эти люди вряд ли вообще представляют себе, что такое танец, пусть даже и современный.

Просто толпа колыхалась, визжала, подпрыгивала…

Франц стоял рядом с патлатым диск-жокеем и смотрел перед собой вперед невидящими глазами.

— Павлик не смог прийти, — сказал я ему, когда подошла поближе и он меня заметил. — Но я решила все же навестить тебя. Как ты себя чувствуешь?

— Все нормально, — ответил он, и я сумела оценить его мужество. Всего один день понадобился ему, чтобы прийти в себя от того потрясения, которое он испытал.

— Ты хочешь танцевать? — спросил он меня и чуть заметно улыбнулся.

— Я собираюсь танцевать весь вечер до упаду, — ответила я, и Франц меня понял.

— Тогда пойдем ко мне в кабинет, — сказал он и указал на дверь в конце зала, за столиком диск-жокея. — Там потише, и можно поговорить! — Это он уже не сказал мне, а проорал в ухо, потому что музыка прибавила децибел.

Кабинет Франца был страшно захламлен. Он был сам по себе небольшой, а кроме того, сильно заставленный разными коробками, старой мебелью, даже свернутыми коврами.

— Извини за беспорядок, — сказал Франц, смахивая пыль со стула и предлагая мне сесть.

— Отчего нынешние молодые люди считают, что музыка должна быть такой громкой? — спросила я, усаживаясь и прислушиваясь к нарастающему грохоту за тонкой дверью.

— Им так нравится, — ответил он спокойно, продолжая начатый мною светский разговор. — В их представлении чем громче, тем красивее. Это свойство примитивного сознания. Тут уж ничего не поделаешь. Но если эти юные скоты готовы платить за это деньги, просто грех было бы не взять у них деньги и не ублажить их инстинкты.