Дутр машинально провел рукой по фетровым полям своей шляпы, как проводил по ним когда-то профессор Альберто. Постоял, потом швырнул шляпу на постель.

— Тебе повезло, — сказал он, — что я пока еще беден. Объясни, в чем дело. Только скорее.

Дутру предстояло изображать ясновидящего. Он завязывает себе глаза плотной черной повязкой. Тут никаких фокусов, каждый может пощупать повязку, примерить ее и убедиться, что сквозь нее ничего не видно. А Дутру нужно будет выучить фраз шестьдесят и список предметов, которые соответствуют каждой из них, начиная со связки ключей и кончая паспортом. Дутр написал этот список под диктовку Одетты.

— Даю десять дней на то, чтобы их выучить.

— Почему десять? Разве публике надоел наш спектакль?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Я подписала контракт с мюзик-холлом в Ницце.

— Мы что же, уезжаем?

— Разумеется.

— Но можно и там показывать ту же программу… Чего ты добиваешься?

Но Одетта была не из тех, кому задают вопросы. Дутр начал работать. Прогулки вдвоем по Парижу прекратились. Только этого добивалась Одетта или она задумала некий план, чтобы отдалить его от сестричек? Но в таком случае она просчиталась. Дутр зубрил фразы для номера, Дутр зубрил немецкий и неусыпно наблюдал за приходами и уходами каждой из сестричек, как пленник, задумавший побег. Одетта к пяти часам непременно уходила в мюзик-холл улаживать организационные вопросы. Обычно она дожидалась возвращения той из сестричек, которая в этот день была на свободе, но иной раз уходила и раньше. Случалось, она делала вид, будто уходит, и возвращалась пять минут спустя, рылась в сумке, шарила по карманам, словно что-то забыла… Дутр всегда был настороже. Если Одетта подходила к фургону, он ходил взад и вперед, громко повторяя: «Ручка… Шляпа… Часы… Газета…» Может, ему и в самом деле никогда не представится случая… Случая для чего? Он не отваживался себе ответить. Но он знал, сколько шагов отделяют его от прицепа сестричек и как ступать, чтобы шагов не было слышно. На вид он казался спокойным. Вечером играл как робот. Толпа, аплодисменты перестали его занимать. Сцена с поцелуями тоже больше не волновала. Он ждал случая, и никто не мог себе представить, до чего изматывало его ожидание. Он курил одну сигарету за другой и отпивал по глотку из бутылки виски, спрятанной в кейсе. Бывали минуты, когда ему хотелось кататься по земле, рвать все и кусаться, бывали и другие, когда его перенапряженная память вдруг сдавала и он ничего уже не мог сообразить. Тогда он садился на постель, растирал виски и тихонько говорил себе: «Пьер… старичок…» Потом подбрасывал доллар: «Орел… решка? Пойти? Если будет решка, пойду!..»