Одним росчерком пера, едва не прорвав бумагу, Дутр подписал контракт, взял бритву и вышел. Два дня он ни с кем не обмолвился и словом. Ночью, когда сторожил Владимир, он ходил купаться на море, пытаясь погасить огонь, который тлел и тлел в нем, всегда готовый дать новую вспышку. Он уплывал далеко от берега. Вода была теплая, мерцающая, фосфоресцирующая. Дутр ложился на спину среди звезд. Лежал и слушал, как где-то рядом плещут по воде лодочные весла. Удар форштевнем, и все бы кончилось. Все, абсолютно все кончилось бы, если б он умер. Но умирать ему не хотелось. Тогда что же? Чего же ему хочется, в конце концов?.. Небо над ним мерцало звездами. Дутр лениво искал ответ. Когда-то ему дал ответ Людвиг, крича: «Липа, надувательство, вранье!» Но теперь уже слишком поздно, чтобы все бросить… Дутр возвращался на берег и одевался среди желтоватых валунов. Он уставал, но усталость не приносила покоя, и он подолгу лежал на постели без сна, легонько поглаживая грудь, в которой словно бы больно тлел уголек.

Потом они поселились в Тулоне. Кинотеатр был очень большой, публика сидела вдали от сцены, эффекты фокусов терялись. Люди болтали, сосали леденцы, шуршали фантиками. Жидкие вежливые аплодисменты одобряли номер с цветами или голубками. Приглушенный звонок призывал на место тех, кто задерживался в буфете. Опоздавшие пробирались по рядам, Дутр поспешно показывал последний фокус и кланялся. Занавес падал. Нужно было успеть освободить площадку. Одетта проворно убирала реквизит, отбрасывающий на белизну экрана нелепые тени. Свет медленно гас. Они едва успевали уйти со сцены, как позади них уже громко играла бравурная музыка. Занавес морщился, раздвигаясь, по нему уже бежали цветные титры, и вот тогда раздавались настоящие аплодисменты — аплодисменты нетерпения, радости, любопытства. Темный зал оживал, головы поднимались. Дутр и Грета торопливо выходили следом за Одеттой. Владимир занимался пикапом. А они втроем отправлялись в кафе. Половина одиннадцатого. Слишком рано, чтобы идти в фургон спать. Они не привыкли освобождаться так рано и острее чувствовали себя неприкаянными, выбитыми из седла. Одетта выпивала одну рюмку ликера, вторую, третью. Она спешила растянуть между собой и миром легкую, зыбкую, почти незаметную пелену хмеля. Грета и Дутр ограничивались кружкой пива. Они сидели, думая каждый о своем и по очереди беря сигарету за сигаретой из пачки, которая лежала между ними на мраморном столике. Музыканты, одетые цыганами, играли венские вальсы. Дутр тайком смотрел на щеку Греты. Может, Хильда жива? Может, он увидит ее через секунду? Может, жизнь пойдет точно так же, как шла? Но та жизнь была адом. А нынешняя?