— Вернемся?

— Ja.

Он пожелал себе в возлюбленные безвольную послушную статую. Желание его исполнилось. Грета не отстранялась даже когда он целовал ее, но она была не с ним. Ее вообще здесь не было, и лицо ее становилось с каждым днем все отрешенней. А лицо озабоченной Одетты все больше напоминало грубо раскрашенную гипсовую маску. Владимир избегал своих хозяев. Делать ему пока было нечего, и он с утра уходил удить рыбу, а к вечеру возвращался ни с чем. Дни стояли жаркие. Где-то в окрестностях Бриньоля горел лес. В газетах печатали необычные снимки: голые холмы, дымящиеся сосновые пни, вылетающее из дупла облако пепла. Одетта с Дутром теперь знали наверняка, что Хильду никто не найдет. Но Хильда вернулась; шрам у Греты исчез, и иллюзия стала полной. Казалось, обе сестрички по-прежнему живут в фургоне. И у Одетты, и у Дутра сдавали нервы. Грета, когда оставалась одна, плакала. Она купила себе расписание поездов. Дутр обнаружил его у нее в сумочке.

— Зачем оно тебе? — спросил он. — Ты хочешь уехать? Стоит ли? Давай-ка я у тебя его заберу.

Он показал расписание Одетте.

— Ну, ясное дело, — сказала она. — Что, ты не знаешь, что мы ей поперек горла? Но я ее понимаю, честное слово!

— Ее нельзя отпускать. Куда она поедет?

— В Гамбург, я думаю.

— Это безумие.

— Безумие — стараться ее удержать, — сказала Одетта. — Мы на грани краха. Я практически выбыла из игры. Ты еще кое-как продержишься со своим скетчем, но очень-очень средненько, в самом начале представления. А она? Куда мы ее пристроим? Ты об этом подумал? Нет. Ты никогда ни о чем не думаешь. Она же — Аннегре, и для публики она — гвоздь программы. Поэтому она нас сейчас и губит. Посмотрим правде в лицо: мы с тобой публике не интересны. Интересует ее одна Аннегре. А раз ее нет в нашем спектакле… Делай выводы.

— Можно же все-таки попробовать…

— Что именно? Я написала заявки во все агентства. И получила один и тот же ответ: «У вас есть Аннегре. Возобновите старую программу».

— Что изменит ее отъезд?

— Я тут же найду тебе ангажемент. Конечно, не роскошный, но прожить можно будет.

— Отлично! Могу себе представить, — с негодованием сказал Дутр. — Турне по дырам и забегаловкам!..

— Мы годами так жили, и жили неплохо.

— И это ты называешь жизнью? Ты хочешь сказать, что мой отец жил?!

— А ты полагаешь, что я…

— О тебе вообще нет речи. Речь обо мне, мне двадцать лет!

— Змееныш, — процедила Одетта. — Но ты, надеюсь, понимаешь, что если уж мы дойдем до такого…