— Разумеется. До первого городишки, а там пусть полиция разбирается. Не здесь же ее ждать.

— Плохо, — сказал Владимир.

Он сел за руль пикапа и пропустил Одетту на шоссе первой. Дутр сидел рядом с матерью и чувствовал, что сейчас умрет. Каждый ухаб был для него пыткой. Он сразу же увидел внутренность фургона, раскачивающееся тело, веревку, которая закручивается на поворотах, а потом видел переполненный зал, аплодирующую публику, вызовы… Liebe… Слово невыносимо. Жизнь невыносима. Ему суждено остаться малюткой Дутром, сыном фокусника-обманщика. Одетта закурила. Она ловко вела машину, и лицо ее, неподвижное и бесстрастное, казалось каменным. Она только однажды открыла рот, чтобы сказать Дутру:

— Смотри хорошенько. Над полицейским участком обычно висит флаг.

Фургоны проезжали через деревеньки, и ребятишки, радостно размахивая руками, долго бежали за ними следом, чтобы наглядеться на большие блестящие машины. «Семейство Альберто». Долина расширилась. Им навстречу проехали несколько грузовиков, и водители весело улыбнулись им с высоты своих кабин. У железной дороги сбился в кучу маленький терракотово-коричневый городок. Грете недолго осталось мучиться. Дутр закрыл глаза и вышел из игры. Одетта сама справится. Он не шевельнулся, когда машина остановилась. Не шевельнулся и тогда, когда послышались голоса и шаги направились к прицепу. Одетта объяснила с удивительным хладнокровием:

— Мы обнаружили ее минут десять назад. Собрались сделать привал… Когда я увидела ее, бедняжку, ничего трогать не стала, привезла прямо сюда.

Фургон вздрогнул от чужих тяжелых шагов. Дутр не шевелился. Одетта потрясла его за плечо.

— С тобой хотят поговорить. Расскажешь, что увидел.

Дутр пошел за Одеттой в полицейский участок. Ему опять снился сон, и плакат на стене заинтересовал его больше, чем доклад капрала начальству. «Молодые люди! Записывайтесь в колониальные войска!» — призывал плакат. У негритянок торчали острые груди. Белый пароход плыл по синему морю. Может, стоило записаться туда после коллежа? Может, там, среди туземцев в хижинах под пальмами, можно жить? Он отвечал, но сам был далеко-далеко, несказанно далеко от нелепого полицейского допроса. Он опять был один в целом огромном мире. Возраст, профессия… Как? Мои отношения с покойной?

Одетта вмешалась, уточнила те пункты, которые просил уточнить капрал. Впрочем, факт самоубийства не вызывал ни у кого сомнений. Полицейский врач освидетельствовал тело, ни во что особенно не вникая. Дутру хотелось спать. Раньше, когда его наказывали или жизнь становилась ему не под силу, он засыпал где угодно: на занятиях, в уголке двора, на краю канавы, по четвергам на прогулке. Вот и теперь ему хотелось сбежать в милосердное забытье.