– Потом я посмотрела вниз, на пол.

На линолеуме растеклась красная лужа. И эта разрастающаяся на глазах лужа частично покрывала серебристый клиновидный предмет.

– Что было на полу? – тихо спросил Итан. Теперь я сжимала его руку.

– Мясницкий нож.

Глядя на красную лужу и серебристый нож, я слышала стук – это мармеладные драже сыпались из пакета на пол. Яркие цветные овалы катились, катились, тормозя, когда докатывались до вязкой лужи.

Я продолжила. Мышцы моих челюстей напряглись, глаза не отрывались от башни с часами.

– Моя мать была на кухне, лежала на полу за барной стойкой, а отец был в гостиной. Я прочитала полицейский отчет только много лет спустя. Должно быть, он услышал мамины крики и бегом спустился по лестнице. Они ударили его ножом сразу же после того, как он спустился, но он еще смог заползти в гостиную.

Воспоминания, состоящие из чего-то вроде видеофрагментов, которые я сейчас сметывала вместе, кладя неровные стежки. Мне было тяжело разбирать, что где произошло. Перерезанный провод от телефона на кухне. Я стою на коленях. Трогаю. Плачу. Затем случайно заглядываю в гостиную и вижу под диваном пару уставившихся на меня глаз.

– Мой брат тоже был в там, в гостиной, под диваном. Он был там все время, прячась. Позднее взрослые объяснят мне, что он молчит не потому, что злится на меня, а потому, что после того, что увидел, он утратил дар речи.

Он вновь обрел способность говорить только месяц спустя. А я была далеко, угощаясь шоколадным мороженым, когда все это произошло.

Когда я была больше всего нужна моей семье, я их подвела.

Итан обнял меня и спросил:

– Кто это сделал?

Я отодвинулась. Я была не в том настроении, чтобы желать прикосновений или объятий. Ничьих вообще.