Джордан Стоун в суде выглядел испуганным подростком. Падающая на лоб белокурая челка, голубые глаза, полные слез. Ни одного предыдущего ареста, безоблачное будущее, одна-единственная ошибка. В старшей школе был звездой легкоатлетической команды. Во время суда очередь из свидетелей защиты, дающих показания о личности обвиняемого, была огромной. Кого в ней только не было: от его бывших подружек до учителя, преподававшего ему историю США по программе ее углубленного изучения. Его родители, брат и сестра – которые все до единого были живы – рассказали прочувствованные истории, повествующие о его великодушии и доброте.

Этот процесс научил меня тому, что людям нравятся четко очерченные роли. Нравится смотреть на тех, кто им не знаком, и думать при этом, что они все о них знают. После суда Питерс отправился в камеру смертников, после чего последовала нескончаемая череда апелляций. Джордан Стоун же признал себя виновным в непредумышленном убийстве, был отправлен в центр заключения для несовершеннолетних преступников, досидел там до восемнадцати лет, был переведен в тюрьму штата, где закончил старшую школу и получил аттестат о среднем образовании, регулярно ходил в церковь и обучал других заключенных.

Иными словами, делал все, чего ожидают от заключенного, стремящегося к исправлению.

Он был образцовым заключенным, как единогласно признала в конце концов комиссия по условно-досрочному освобождению.

* * *

После суда меня два года передавали то в приют, то приемным родителям, о которых я и сейчас изо всех сил старалась не вспоминать, прежде чем я оказалась в Дэвисе, в семье вторых приемных родителей. Их звали Элизабет и Джефф Хэммонд. Переехав к ним, я ожидала самого худшего, но Хэммонды оказались совсем не такими, как моя первая приемная семья. Элизабет была библиотекарем, и в то лето я каждый день ходила в ее библиотеку, чтобы читать. Эта библиотека, занимавшая скромное одноэтажное здание, вскоре начала вызывать у меня чувство, которого я не испытывала уже давно, став для меня почти тем же, чем некогда был родительский дом. Запахи сухой бумаги и переплетов книг, свежей типографской краски и кедра, которые исходили от стеллажа с газетами, лившийся из окон читального зала солнечный свет и медленно танцующие в нем пылинки. Я бродила в одиночестве между стеллажами с книгами, начисто позабыв про окружающий мир, склонив голову набок, чтобы лучше видеть названия книг, неясно выступающие на корешках их твердых обложек, с каждым шагом чувствуя удовольствие оторванности от мира, как у настоящей отшельницы, и восторг, который испытывает первопроходец от совершаемых им новых открытий.