Ронис кивнул:

— Знал его. Давно правда, когда ликвидация шла.

По тону Рониса было понятно, что Рыкованов не стал его кумиром. Рассказал я и о нашей стычке с охранником, на что он разочарованно покачал головой:

— Зря, конечно. Надо было тихо уходить. Как война началась, у них дисциплину подтянули. Было время, они вообще смотреть перестали: так, проедут раз-другой для очистки совести. А последние дни тут и сталкеров не видно, все лазейки перекрыли.

— Слушай, мне в Челябинск поскорее надо, — сказал я.

— Надо! — буркнул он. — Анализы у тебя взять надо. А то сам сгоришь, как твой горе-сталкер.

Ронис ушёл к Егору помогать с дровами. Топором он молотил с такой яростью, что энергия расходилась во все стороны, как ударная волна, и щепки были похожи на осколки атомов. Так, наверное, и выглядит радиоактивный распад.

Порядочность Рониса получила ещё одно подтверждение, когда он передал мне наши вещи, включая и телефон Эдика, который мне наконец удалось полноценно зарядить: в посёлке был бензогенератор. Не вернул Ронис лишь пистолет, и на мой вопрос ответил:

— Обождёт.

Я снова спросил про казаха. Ронис не скрывал, что о его прошлой жизни знает немного, но мои подозрения решительно отвергал. Тогжан прибился к ним два года назад, летом 2017-го, и поначалу плохо говорил по-русски. Откуда он пришёл, Ронис не выпытывал, но был уверен, что в зоне Тогжан недавно: он увидел это по содержанию изотопов в волосах казаха.

— Да мирный он, я тебе говорю, — буркнул Ронис.

— Все они мирные. До поры.

В Ронисе было почти религиозное стремление верить в правдивость зоны. Может быть, он и не обладал верой в полном смысле, ведь пытался всё перепроверить и оцифровать, но пример Егора заставлял его осваивать искусство полёта, которым владеют все фанатики и безумцы — полёта в безвоздушном пространстве веры.

Трудно объяснить его увлечение зоной, кроме как грузом совести. Ронис снова пытался обуздать атом, который когда-то встал на дыбы и сбежал на волю. Он завершал незаконченное дело. Он думал, что тем самым поворачивает время вспять.

Мне же всё это казалось отвратительным. Зона была отвратительной. Отвратительны были её следы на нашей коже. Я помнил рассказы отца про людей с обожжёнными лицами, с опухолями, с ломкими сосудами и подавленным иммунитетом. Изотопы подобно мелким паразитам проникали в организмы и откладывали там яйца самых экзотических болезней. Я видел это на примере отца, Вики и ещё десятка людей, которые сгорели без пламени, некрасиво, в безмолвии или стонах. В этом не было героизма, изящества, драматизма — будничная смерть от уродства, которое прорастает внутри тебя. Нет, я не понимал заигрывания Рониса со смертью. Просто сейчас я от него зависел.