Мир мог бы избавиться от Рыкованова и не рухнул бы. Народ мог бы избавиться от войны, и не потерял бы идентичности. Челябинск мог бы избавиться от «Чезара» и не считать его дымную шапку — шапкой Мономаха, олицетворением неизбежной власти.

Кэрол толкнула меня плечом.

— Ты спишь?

— Нет. Я бодрствую, как никогда в жизни. И мне хорошо.

— У тебя даже свет другой.

— Свет? — я повертел раскрытой ладонью. — Тебе кажется, что я свечусь?

Она кивнула. Я рассмеялся:

— Это всё тогжаново зелье.

— Нет, я просто много лишнего вижу, — прошептала Кэрол. — Я радиацию вижу. Вижу цвета на ночном небе. Тебя вижу. Никто не верит. Отец вообще считает, что я всё выдумываю. Поэтому я помалкиваю.

— Ты точно демоница. И твои любимые язычники сожгли бы тебя на костре.

— Или сделали бы главной ведуньей.

После полуночи я ушёл в сарай и растянулся на койке, поражаясь тому, как здесь удобно, спокойно, легко, словно в материнской утробе. Скоро пришла Кэрол. Я не удивился. Я её ждал.

Смесь Тогжана действовала всё сильнее. Мы стали двумя дикарями, которые не слышали про условности большого мира. Этот сарай исчез в пространстве и времени, поглотил звуки, отменил запреты и утопил нас в глубине, где не существовало ничего, кроме чистого нарастающего предвкушения. Бесконечный восходящий поток. Выпуклая линза счастья.

— Ты в самом деле хочешь уехать? — спросил я тихо, водя большим пальцем по её мокрой спине.

— Да! Обещай, что не передумаешь утром?

— Обещаю. Ты сама не передумай.

— Я уже давно так решила, ещё с Аркаима. Просто колебалась.

Я приподнялся на локте:

— А не похоже было. Ты же меня ненавидела.

— Нет, просто поначалу ты меня раздражал, как все «чезаровские» церберы. Но в тебе не было злости. Ты не злой человек. Мне было жаль, что ты сам этого не видишь.