Также и человеческое «Я», которое мы воспринимаем зерном существования, является частным случаем. В обывательских понятиях «Я» тесно связано с нашей биографией, то есть совокупностью воспоминаний, привычек, наклонностей, в общем всего, что зависит от нашего тела и обычно исчезает с ним. Но есть и другое, глубинное «Я», которое сохраняет способность воспринимать и действовать, однако его сложно очертить меловым кругом, чтобы отделить от других людей и от Вселенной вообще. Сам по себе вопрос, является ли это «Я» отдельным или частью целого, существует ли оно сейчас или нет, находится ли оно здесь или там, по большей части лишён смысла, потому что это «Я» тождественно существованию как таковому. Оно нигде и везде, оно никогда и всегда.

Наше «Я» не состоит из нумерованных деталей, которые мы вправе назвать своими, как и наш воображаемый шарик не состоит из нумерованных атомов. У нас нет ничего, что стоило бы огородить забором и повесить табличку «Не входить». И всё же в этом ментальном коммунизме есть место индивидуальности, которая является такой же структурной единицей мира, как и наша общность. Это две стороны одной медали, и если эти формулировки кажутся противоречивыми, представьте себе, что весь мир состоит из безликого, лишённого окраски, вкуса и цвета набора протонов, нейтронов и других элементарных частиц, которые, преломляясь в гигантской матрице связей, дают всё разнообразие воспринимаемого мира, состоящего из отдельных сущностей. Сознательность, а с нею и смерть, создают основу для этого восприятия, оформляя тем самым и нашу индивидуальность.

Человек не состоит из одной цельной сознательности, как принято думать. В нас живёт огромное количество сознательностей, которые принадлежат не только нам, и это коллективное пользование делает нас взаимосвязанными. Поэтому вопрос о том, является ли человечество мешком зёрен или сложным сплавом, по большей части лишён смысла, потому что мы является сплавом зёрен. На глубинном уровне мы наслоены друг на друга настолько, что вопрос индивидуальной смерти в какой-то момент теряет смысл.

Во мне отпечатывались сознания других людей, с которыми мы были близки и которые влияли на меня. Я отпечатывался в них. Мы были сырьём друг для друга, и смерть одного из нас не означала смерти вообще. Когда старый лом отправляется в переплавку, составляющий его металл не исчезает: он становится сырьём для новых заготовок, которые будут состоять из других комбинаций молекул и всё же будут почти идентичны.

Моя обособленность от мира существовала только в разрезе моей личной биографии, в моей соотнесённости с материальным. Что же касается смерти, то никакого разрушения глубинного «Я» не происходило, потому что оно не было обособленным феноменом и до смерти.