Шифрограмма Центру не заняла много времени: на каждое уведомление о благополучном прибытии и о начале вживания в роль Вадим Петрович издержал не более десяти минут. Но так как адресовал он это уведомление в шесть различных газет, в чьих объявлениях он наметанным глазом усмотрел криптографические послания Центра (неопытным или туповатым на шарады агентам зачастую приходится составлять донесения во все местные издания подряд, корпя над ними сутками), то ощутил под конец такое тоскливое сосание под ложечкой, что и не глядя на часы, понял: настал час благословенного ланча. (Да, мы не ошиблись в правописании: Солипсинцев, как и всякий англофил, терпеть не мог макаронизмов в отношении языка великого Шекспира вообще и в данной конкретной частности, ибо lunch is no ленч, равно как и five o'clock имеет мало общего с самоварным чаепитием.) Он быстро, но тщательно оделся, подхватил реквизитную трость с набалдашником из слоновой кости и вышел.

День, обещавший с поры своего зарождения быть теплым и ласковым, слегка переусердствовал в своих намерениях. Город был объят солнечным зноем, и очертания предметного мира нежно трепетали в мареве фата-морганы. Густой субтропический жар не располагал к торопливости. Вадим Петрович плыл в поту вдоль малолюдных улиц с медлительной торжественностью самоходной баржи. Его наряд, состоявший из альпаковой пары, белой рубашки и темно-синего галстука бабочкой, казался вызывающе ортодоксальным. Встречные джентльмены-сверстники щеголяли в лучшем случае в белых шортах и теннисках, в худшем – в крикливых соломенных шляпах. Завидев Вадима Петровича, они ежились и растерянно улыбались. Молодежь реагировала более эмоционально и непосредственно: падала в притворные обмороки и отказывалась приходить в себя, пока ее не окропят холодной водицей. Вадима Петровича такое отношение ничуть не смущало; за долгие годы безупречной службы он привык находиться в окружении людей недалеких, плохо воспитанных и крайне несдержанных в проявлении своих примитивных чувств. Грешно обижаться на Богом обиженных, ибо без толку. Какой в данном конкретном случае может быть спрос с перегревшихся на солнце подагриков, потерявших всякое представление о благом и прекрасном, должном и сущем, наконец, о божественном и человеческом? С молокососов, которым сексапильность заменяет возраст, ум – слэнг (о правописании макаронизмов см. выше), а вкус – инфантильный пофигизм, тем более никакого, разве что уголовный или психиатрический… И Вадим Петрович продолжал невозмутимо следовать далее в поисках приличного заведения, где он мог бы не просто заморить червячка, набив желудок полезными веществами, но удовлетворить достаточно высокие гастрономические запросы джентльмена средней руки.