– Ничего не могу обещать, – пожаловалась девушка. – Спрошу у менеджера…
Вадим Петрович вовсе не был рьяным поклонником заправочных супов повышенной жирности; бульон с профитролями или с пашотом казался ему более свойствен вкусам класса, к которому он себя причислял. Но теперь борщ становился делом принципа: почему он не может иметь тот же ланч, что и сэр Лалуорт, его хороший знакомый по одной из чувством прочитанных книг о жизни высшего английского общества? Испанские оливки, рейнское вино и болотная дичь ничего не стоят без борща. И пусть в романе не уточнялось, какой именно борщ вкушал великосветский старец, – украинский, московский, монастырский или гетманский, – но Вадим Петрович счел ниже своего достоинства пускаться в унизительные расспросы: распространяется ли запрет на все версии этого блюда или же он касается только местной его разновидности.
Управляющий – вежливый малый в сетчатой майечке и джинсовых шортах, – не заставил себя долго ждать. Сокрушенно извиняясь, неотразимо улыбаясь и интимно пришепетывая, он попросил предъявить кредитную карточку муниципального банка, которой Вадим Петрович, ясное дело, еще не успел обзавестись.
– К сожалению, – развел руками менеджер, – ничем не могу помочь. И не только я, никто во всем городе не сможет…
– Но позвольте, – возразил Солипсинцев, пытаясь вникнуть в логику происходящего, – если у меня нет карточки, значит, я приезжий. А приезжим, как я понял, борщ не возбраняется.
– Да, но вы же сами сказали, что переехали к нам на постоянное местожительство. А мы привыкли верить нашим клиентам на слово. Ешьте моллюски, они питательны и полезны…
Несколько томительных мгновений Солипсинцев раздумывал: счесть ли это предложение прямым оскорблением, досадным недоразумением или случайным сбоем в своем восприятии. Погремев цепями тягостной свободы выбора, коей наделил нас Господь, и вовремя вспомнив старинную английскую мудрость («A gentleman make no noise»[80]), решил ограничиться надменной любезностью лорда, которому отменное воспитание и аристократическая сдержанность не позволяют выказать своего негодования более определенным образом.
– Боюсь, я не смогу воспользоваться вашим советом, господин управляющий, – с небрежной холодностью бросил джентльмен средней руки, вставая и сухо откланиваясь. – У меня о моллюсках сложилось совершенно противоположное мнение. Честь имею…
Вторая подряд неудача с ланчем побудила его расценить свой давешний вывод о возможности безотходного времяпрепровождения в этом городе как преждевременный. Слишком много нюансов, логика существования которых не подлежит осмыслению. Что станется с цивилизованным миром, если парижанам в Париже откажутся подавать луковый суп, ньюйоркцам в Нью-Йорке хот-дог, а гвинейцам в Гвинее гвинейских собак? – беспокоился Вадим Петрович, влачась и обливаясь потом в неизвестном направлении (согласно легенде, города он знать не был должен, – он и не знал). В самом деле – что? На такой глобальный вопрос ответить с кондачка невозможно, тут нужен системный подход, многоуровневые исследования. Но в одном Вадим Петрович был убежден a'priori: что-то да станется, что-то, но будет, и вряд ли то, что будет, понравится больше того, что уже есть…На этом его размышления были грубо прерваны желудочными коликами. Так орган пищеварения отреагировал на явление двухэтажного бревенчатого трактира «Радомир» с неожиданным бронзово-монументальным уведомлением: «Только для славян!»