Ответом ему было долгое и суровое молчание.

– Зачем я вообще говорю это тебе? – ожила наконец она. – От вас, богатеев, так и тянет проблеваться.

– Я не богат.

Она полоснула его злобным, гневным взглядом, точно влепила пощечину.

– Мните себя королями мира, но отбери бумажки, и вы беспомощнее младенцев. Паразиты! Вы все мерзкие паразиты, которые тянут соки из таких, как мы. Деликатесы поизысканнее, замки побольше, машины побыстрее – и вам все мало…

– Богат мой отец, – совсем тихо, невпопад добавил он.

– …Ваши жалкие душонки разлагаются от скуки и вседозволенности. Но для того, чтобы продолжать упиваться к себе жалостью, нужна хорошая жратва и крыша над головой, а у меня нет денег, нет диплома, нет помощи – ни черта нет!

– Ты не представляешь, чем я за это расплачиваюсь.

– Ах да, твой папочка-тиран заставляет тебя учиться и работать – какая ужасная трагедия. Хоть в петлю лезь!

– Все гораздо сложнее.

– Да уж, куда мне понять.

– Я не заслужил всего этого дерьма только потому, что у тебя плохое настроение.

– Ты не видел еще и капли этого дерьма!

– Ты, что ли, видела?

– Иди-ка ты на хуй, – огрызнулась она и вылетела в коридор со стремительностью ракеты, но потом ее лицо светлым пятном показалось в проеме. – Выметайся!

– Чего?

– Из комнаты – вон!

Она долго возилась с замком, но все же закрыла двери, а после молчаливой тенью уплыла в свою палату. Как жаль, прости, вернись – крутилось у него на языке, но он промолчал – слова застряли в горле. Он так и уснул, не зная, не понимая, что должен был сказать, но винил себя в том, что ничего не сказал. Плохо спал, ворочался, проваливался в сон, но тут же подскакивал, все прокручивал прошлый вечер в голове.

За завтраком он клевал носом, лениво размазывая кашу по тарелке. Фиби не села с ним за столик, даже не посмотрела на него – от нее тянуло неизбывной печалью и безнадежностью.

Гость прибыл после собрания. Майкл насторожился – никто, кроме Эда, не приходил в такое раннее время. Генри стоял у окна, спрятав руки в карманы пальто. Майкл не видел его лица, но спина была напряжена. Когда он прошел в комнату, Стайн обернулся и смерил его оценивающим взглядом.