Прервав бессвязные оправдания, в палату ворвались переполошенные медсестры во главе с внушительной Салливан, и та, на удивление Майкла – отец точно ей доплачивал, он это не выдумал, – встала на его сторону и настоятельно попросила Стайна покинуть комнату, прикрывшись нестабильным состоянием пациента, которое могло бы пошатнуться еще сильнее от разговоров о пропавшей девочке. Стайну ничего не оставалось, кроме как схватить фотографию и, спрятав ее в карман, зашагать к выходу.

Салливан приказала дать ему таблетки раньше обычного, и он погрузился в странное состояние отрешенности, сидел в общей комнате, то клюя носом, то глупо перелистывая страницы вчерашней газеты, – Грейс нашла фото, он спасен (почему не сказала?) – но внутри у него все так же зудело и пекло. Он повернулся и посмотрел на пустующее место, где обычно отдыхала его тень. Отложил газету и вышел.

– Майкл, ты куда? – остановил его голос Кейси в проходе. – В туалет можно только по очереди.

– Фиби давно нет…

Лицо Кейси оставалось все таким же доброжелательным, но что-то в нем изменилось, надломилось, и она нервно вскочила, быстро проследовала по коридору к туалету. Майкл засеменил следом. Среди кафеля – никого, кроме воющей в углу Фуди.

Они поспешили в палату – днем они запирались, но только не для Фиби с ее навыками и ключ-кольцом. Кейси открыла дверь первой – что-то мешало войти – духота, пахло тоской и одиночеством, точно последние несколько лет здесь жила немолодая одинокая женщина. Кейси не успела толком ступить внутрь, как из ее рта вырвался не крик, но полувздох. Она стянула с ручки узел, сделанный из лоскута простыни – безвольное тело осело на пол, – и проверила пульс.

– Возвращайся в общую комнату, – отчеканила она непривычно строго.

– Кейси…

Она полоснула Майкла взглядом – от вежливости не осталось и следа. Это была Кейси, реальная Кейси. Пряди змейками выбились из прически, глаза налились кровью.

– Прошу, Майкл. Тебя не должно здесь быть, иначе я потеряю работу.

Он плыл по белому коридору, едва различая дорогу. Бесформенной массой растекся в кресле, уставившись в пространство, провалился в бездну непонимания под мерные звуки здешней жизни: бормотания, шепотки, скрипы, шорохи. Его мысли походили на выброшенную газету, перекатываемую по закоулку слабым ветром. Он уловил костюм Салливан, окруженный стайкой медсестер. Сердце у него было тяжелым, едва не лопалось. Он должен заплакать. Закричать. Чтобы все узнали: его тень навсегда исчезла, покинула его. Но он все несся посреди дурмана, соскальзывал в искаженное забытье, лавируя между губительно жуткими облаками с картин Арт ван дер Нера. Оцепенение. Правильным словом было «оцепенение». Безвольные руки на полу. Подстреленный лебедь.