– Неплохо выглядишь, Парсонс.

– А вот вы как-то не очень.

Генри согласно кивнул, позволив себе горькую усмешку, и Майкл ощутил его непривычную доброжелательность и расположение, отчего ему почудилось, как руки Стайна снимают ту неподъемную плиту, что давила на грудь и теснила сердце, – тяжесть того вечера и невозможность вспомнить его. Он едва не кинулся к нему в объятия, увидев знакомое лицо, чтобы рассказать все то, что мучило его последнее время, но плита вмиг обрушилась на него снова, когда Генри, без прелюдий и объяснений, безжалостно вынул из кармана фотографию и бросил ее на столик у кресла. Майкл сел и взял ее в руки.

– Так вот же они. Мои вещи! Те, о которых я говорил. «Фауст» – Фред был одержим идеей продажи души, бинокль – мы наблюдали за птицами. Перочинный нож – это первый нож, который он мне подарил.

Он откинулся на спинку кресла, ощутив, как по телу проходит волна облегчения – все же что-то он помнил, и это что-то оказалось правдой.

– Вообще-то, – смутился он, – отец запретил мне с вами говорить. Но я готов, если вы пришли, чтобы извиниться, – строже отметил он, кольнув Генри взглядом.

Стайн снисходительно вскинул брови, и Майкл тут же поджался от его цепко-хладнокровного выражения лица.

– Это не значит, что я тебя больше не подозреваю.

– Где вы взяли эту фотографию?

– Мне отдали ее.

– Кто же?

– Не притворяйся. Ты знаешь.

– Если вы не заметили, то уже больше месяца я торчу здесь, – вспыхнул он. – И это не преувеличение – отсюда нет выхода. Ясно вам?

– Да, бедняжка, кафельный Алькатрас, – произнес он пренебрежительно-насмешливым тоном, как порой делала Шелли. – Грейс Лидс, – добавил наконец он.

Сердце Майкла затрепетало. Только не она, не втягивайте в это ее.

– Она, как и ты, утверждает, что вы не близки, но очевидно, что вы оба врете. Медсестры говорят, она приходит.

– Это ничего не доказывает.

– А я тебя не обвиняю. – Стайн устроился в кресле напротив, сбросив с ног полы плаща и уперев локти в колени. – Ну так что?

– Мы не общались с Грейс, пока Фред был жив.

– Почему?