Силы на споры иссякли, и поэтому она вырвала у него стакан – вода пролилась на пол – и, запив таблетку, всучила его обратно в бледную руку. Фред взял ее за подбородок и потянул вниз.

– Язык, – приказал он, и она высунула его, как на осмотре у врача. – Вот и молодец. – Он по-отечески погладил ее по щеке.

Грейс прислушалась: щелчок ключа – заперта – и его мерно удаляющиеся шаги. Когда они полностью утихли, она выплюнула таблетку в ладонь; потратила не один день, чтобы научиться незаметно прятать их под языком и, учитывая, сколько ей приходилось практиковать этот навык, освоила его в совершенстве. Она сунула таблетку под матрас к мертвым товарищам – все, как одна, горьковатые и неэффективные.

В концентрационных лагерях люди страдали от голода, холода и насилия, но после освобождения ощущали не только облегчение, но и прострацию, их преследовало неверие в свободу. Мышление сужалось до замочной скважины, через которую не разглядишь всю комнату, как ни пытайся. За годы, проведенные в неволе, сознание Грейс тоже исказилось, помутнело, потрескалось, и теперь она была вынуждена привыкать к мирной жизни: никаких пулеметных очередей, рева военных самолетов, пыток и отрезанных конечностей. Мир считал ее странной, ненормальной, больной – никто и не догадывался, какие жертвы она принесла.

Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я не сумасшедшая… – повторяла она про себя, как мантру, просыпаясь и ложась спать.

Потолок волнами расплылся над ней. По стене метнулась тень, и сердце зашлось быстрее. Тихое сопение. Свирепый рык. Грейс спряталась под одеялом, закрыла уши, сжалась в коконе, в чреве матери, и начала раскачиваться в такт единственной спасительной мысли: Я не сумасшедшая… Я не сумасшедшая…

Часть III Мэри

Часть III

Мэри

Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?

И я начала лелеять надежды, на которые не имела ни малейшего права.

Лидс-холл

Лидс-холл

Бедность – это когда годами носишь одно и то же платье в жару и стужу, штопая его снова и снова, пока дырки не разрастаются до таких размеров, а попытки их скрыть – до такого количества, что платье становится на несколько ладоней короче; когда ешь заплесневелый хлеб, потому что это лучше, чем упасть в обморок от голода посреди улицы, и завариваешь пакетик чая, пока он не перестанет отдавать цвет. Но семья Мэри не была бедной. Не настолько бедной. Бывают и победнее, и побольше. Ей хотелось в это верить.

Первым впечатлением от ее комнаты в Лидс-холле было удивление. Тесная и скромно обставленная спаленка, однако Мэри наконец получила то, о чем боялась даже мечтать, – собственный уголок. В доме родителей ни у кого не было места – кухня, гостиная, ванная – право использовать их первым отвоевывалось руганью, а порой и драками. Мэри не отличалась ни острым языком, ни эгоизмом, ни желанием ранить, поэтому всегда засиживалась в последних рядах. Мать называла ее мягкотелой: «Толкайся локтями, активнее, быстрее» – всю жизнь была надоедливым источником бесполезных советов, которым бы Мэри никогда не последовала. В первые годы жизни, в попытке найти опору, Мэри обращалась к отцу, но тот был во власти одного негласного, но всем известного правила: дети – забота женщины.