Мистер Парсонс не был верующим, но часто говорил, что Эд родился раньше Иисуса на два дня, а значит, что-то в этой жизни да понимает. И в какой-то мере так оно и было. Для Майкла брат стал Иисусом и спасением, божеством и надеждой. Надеждой на лучшую жизнь вдали от отца и его беспричинной злобы и наказаний. До приезда Эдмунда и деда Майкл лежал поперек стола в течение нескольких часов – отец высек его с особой жестокостью – и теперь не мог усидеть на месте дольше пары минут. Однако даже боль угасла, когда в дверном проеме появилось родное лицо в обрамлении льняных волос, а потом и второе – исчерченное морщинами, с волосами и бородой, знатно тронутыми сединой. Эд походил если не на Иисуса, то на ангела, посланного спасти их с сестрой, уговорив деда забрать их с собой в Атланту.

От Майкла не укрылась перемена в отношениях отца и Эда. Ранее брат пусть и молчаливо, но противился тирании Джейсона, вставляя ему палки в колеса каждый раз, когда появлялась возможность; теперь же, под покровительством деда, Эдмунд лучился благостью и спокойствием в центре семейного торжества, смирился с сущностью отчима, выказывая ему уважение, которое юный мозг и горячая душа Майкла спутали с принятием и даже любовью, отчего он мигом разочаровался в брате, в собственных мечтах, где они втроем – Майкл, Эд и Кэти – навеки покидают этот дом и всех его обитателей.

Майкл вцепился в подлокотники кресла до белизны костяшек. Его сердце заполонила ярость. После окончания обучения в Лидс-холле Эдмунд, покорившись уговорам деда, решил вернуться в Америку. Майкл плыл в нестройном гуле поздравлений и звона бокалов, что затихали и растворялись, точно его опустили под воду – черно-белый немой фильм. Гадкая жизнь наваливалась бетонной плитой – жизнь без Эда.

Не в силах больше терпеть боль, Майкл вскочил из-за стола и выбежал на улицу, едва не сбив с ног кого-то из гостей – он не знал никого из этих людей. Пронесся через голый сад по дорожке, запорошенной снегом. Яд, что за столько лет пропитал стены их дома, гнался за ним черной волной, и он уносил ноги, забывая дышать. Щеки саднило холодом. Из глаз хлынули слезы.

Шаги скрипели за ним по снегу.

– Майкл! Майкл!

Все плыло кругом. Казалось, слезы замерзнут в глазах и покроются коркой льда. Он ослепнет и никогда не увидит этих мерзких лиц, этих чудовищных предателей. Все они лжецы! Никому нельзя доверять.

– Да остановись ты!

Поверхность озера, в котором им никогда не разрешали купаться без присмотра, укрыл слой льда и снега. Ноги скользили, разъезжались в стороны, и бежать было все сложнее. Он уже и не знал, куда бежит и зачем, но это стало делом чести и гордости – показать брату, насколько предстоящий отъезд ранил его.