– Ты можешь доверять мне, потому что мне знакомо это чувство.
– Чувство?
– Потери.
И это было совершенно правильное слово – потеря. Не утрата. Ведь ничего не было утрачено – было отнято. Отнято все самое лучшее. Майкл чувствовал себя ограбленным, словно кто-то наглым, бесцеремонным и варварским образом вломился в его дом и украл самое драгоценное, избив хозяина до смерти. Лишь его дух носится по миру, пока тело дрожит в агонии. Ему казалось, что все случившееся просто не могло произойти, что это какая-то шутка, невозможная ошибка и что он должен и найдет способ все вернуть, отмотать жизнь на тот злополучный день и остаться за столом – и он возвращался десятки, сотни раз с помощью пакетиков, что мял в карманах брюк.
Грейс прижалась к его груди, и он заключил ее в благодарные объятия. Узы казались куда крепче, когда связывали их за пределами больничных стен.
– Ты мне очень дорог, Майкл.
Он сжал ее сильнее, вобрав в себя ее аромат: холодный, но не пугающий, уже родной. Непреодолимая потребность, безудержное стремление, глубокая привязанность, трепетное, почти суеверное благоговение. Нет, он не был влюблен. Он любил ее, и с каждым днем падал в эту пучину все быстрее и глубже, и хотел падать дальше.
Она отстранилась, заглянув ему в глаза. Как и всегда, идеальная молочная девушка с викторианской картины.
– Самое страшное после его смерти было то, что я носил тот день в себе. Я помню все так… четко… Снег, переливающийся на свету, мороз, кусающий щеки, кристально ясное небо – ни облачка, как с картины, пламя камина, крики матери – никогда прежде, сколько бы отец ни измывался над ней, я не слышал, чтобы она так кричала. И лица… так много чужих лиц. Но лишь его выделялось из толпы – доброе и живое. – Он зажмурился, точно ему было больно смотреть на мир. – Я хочу, чтобы меня похоронили здесь. Рядом с ним. – И уже более живо добавил: – Само собой, после моей смерти.
– Дельное замечание.
Грейс достала из кармана рисунок и протянула Майклу – с него ему улыбались два мальчика: один помладше, с карими глазами, другой – уже юноша – с серо-зелеными. Рисунок из туманного прошлого.
– Нашла в твоей комнате.
– Он неудачно получился. В реальности был куда красивее.
– Как он умер?
Это воспоминание – такое далекое и в то же время такое свежее. Майкл аккуратно, почти с хирургической бережностью сложил лист и спрятал в карман. Ближе к сердцу.
– Я убил его.
Озеро
Озеро
Эдмунду Парсонсу исполнилось восемнадцать лет в канун Рождества, и ради этого важного события океан пересек Майкл Парсонс – дед Майкла (в честь которого он и был назван – робкая и не очень-то удачная попытка Джейсона угодить отцу) – высокий, подтянутый, стеклянно‐холодный и донельзя величественный. Зрелый, но язык не поворачивался назвать его дедушкой. Майкл-старший не умел или не хотел проявлять симпатию к близким, но неродного внука любил непривычно открыто и искренне: его самообладание, такт, ум и, как он сам говорил, толковость,