Генри так и замер, пока кровь стучала в ушах, на голову будто надели железный обруч, который все сильнее сжимался тугим кольцом, превращая мозг и все, что его наполняло, в ничто.

– Ваш чай стынет, Генри.

Он вздрогнул, когда его коснулись эти неподходящие будничные слова. Его сознание все еще носилось над чащей, стремясь к вырытой могиле, к изуродованной мертвой девочке.

– Я не хочу чай. Я хочу понять, что здесь творится.

Она села еще ровнее, окруженная магическим пузырем притворного спокойствия, и в этой позе он уловил не только привычную грацию и уверенность, но – напряженность, какую-то напускную строгость. Пузырь шел трещинами и снова затягивался, словно она была оптической иллюзией: разной картиной под разными углами.

– Как же неудобно, вы то появляетесь, то исчезаете. От этого прямо голова идет кругом [104].

Грейс оценила его попытку к цитированию, и уголки ее губ поднялись.

– Вы нравитесь Агнес, и я даже могу понять почему.

Это признание вынудило его сглотнуть, чтобы протолкнуть ком, камнем вставший поперек горла.

– Это не относится к делу.

– Вы намерены скрасить ее одиночество?

– Что вы имеете в виду?

– Я уже взрослая. Вы тоже. Мы оба знаем, что я имею в виду.

– Агнес помогает мне, вот и все. Она хороший человек.

– Я это не оспариваю.

– Она… она хороший человек, – глупо повторил он, потупив взгляд.

Если бы он продолжил, если бы произнес все вслух, признав, как она влияет на него и что он не может ничего с этим поделать, как человек, смотрящий на приближающиеся волны цунами, все стало бы слишком сложным.

– И все?

– И все.

– Тело найдено, мистер Стайн, как вы и хотели. И если вы не собираетесь порадовать мою тетушку, то, полагаю, вам больше нечего здесь делать.