От прошлого унаследовано так много, что русский человек принимает как должное элементы политического деспотизма, которые человек из любой страны Запада немедленно воспринял бы как ущемление своих прав. Русских история воспитала иначе. Жестокая тирания Сталина опиралась на исторические образцы — кровавое царствование Ивана Грозного в XVI столетии и железное правление Николая I в XIX. Петр Великий, прославляемый за то, что открыл Россию для Запада, организовал более современную армию и ввел государственную администрацию, гораздо менее известен на Западе как царь, который, кроме того, усилил действенность органов авторитарного управления; некоторые из них существуют до сего дня. Именно Петр впервые учредил политическую полицию, официально ввел цензуру и практику выдачи внутренних паспортов, чтобы русские не могли покидать постоянное место жительства без специального разрешения.

Цари не так уж отличались от современных советских лидеров и в отношении к диссидентам. Царевич Алексей, сын Петра, за пассивное сопротивление отцовским реформам был осужден и приговорен к смертной казни, осуществленной, по некоторым источникам, собственноручно отцом. Предваряя двойственное отношение советских властей к разрядке, Екатерина Великая сначала открыла, а затем закрыла доступ в Россию идеям с Запада. Подобно советским лидерам, цари сами становились цензорами писателей, причинявших им наибольшее беспокойство. Николай I был личным цензором Пушкина. Граф Лев Толстой, подобно современным писателям-диссидентам, некоторые из своих произведений, несоответствующих тогдашним русским правительственным установлениям, переправлял за границу для опубликования; Достоевский был сослан в Сибирь. Советская практика помещения диссидентов в больницы для душевнобольных тоже имела прецедент — знаменитое дело Петра Чаадаева, выдающегося ученого и мыслителя начала XIX века. За произведение, в котором Чаадаев осуждал отсталость России и предлагал в качестве панацеи западный путь развития и католичество, он был официально объявлен сумасшедшим. Было бы наивно утверждать, что революция ничего не изменила, но исторические параллели достаточно сильны.

При царях ли, при комиссарах ли русским традиционно присущ глубоко укоренившийся страх перед анархией и центробежными силами, которые расшатывают единство и стабильность их огромного государства. Монтескье писал, что абсолютизм неизбежен в такой огромной и отсталой стране, как Россия. Неизбежным он был или нет, но именно централизованный деспотизм, в котором царь или партийный лидер выступает как олицетворение государства, был историческим ответом России на опасность хаоса, которого она так боялась. История нашествий — от монголов и Наполеона до Гитлера, — крестьянских восстаний, гражданских войн, распри царей с боярами, организующими тайные заговоры, убийства царственного сына царственным отцом и наоборот, так же, как интриги Сталина против своих товарищей-революционеров и ликвидация этих людей, заставили русских высоко ценить порядок и безопасность, столь же высоко, как американцы ценят свободу. У меня создалось впечатление, что большинство русских с таким неподдельным ужасом относятся к безработице, преступности, политическим убийствам, наркотикам и выступлениям рабочих, характерным для американского образа жизни, что предпочитают им все «прелести» своей системы — цензуру, полицейский контроль, незаконные аресты, исправительно-трудовые лагеря и навязанный интеллектуальный конформизм. Слушая, как немолодые русские описывают перенесенные ими кошмарные испытания, я отчасти понял, почему их повергает в такой ужас малейшая угроза нарушения устойчивости режима: некоторые из них большую часть своей жизни прожили поистине на грани апокалипсических ужасов.