В частной жизни или в каких-то ситуациях, где они свободны от контроля со стороны партии, русские склонны предаваться бурным, бессвязным, откровенным спорам, подобно героям Достоевского. Некоторые западные писатели объясняют эту упрямую умственную анархию мечтательностью русских интеллигентов, обусловленной обширными открытыми пространствами огромной России. Но Лев Копелев предложил мне другое объяснение: это наследие XIX века, когда русские интеллигенты занимались бесконечными политическими и философскими разглагольствованиями, не имея нужды быть практичными или идти на компромиссы ради действия, так как они знали, что у них никогда не будет возможности и не хватит чувства ответственности, чтобы осуществлять власть. Этот недостаток чувства ответственности питает враждебную внутреннюю анархию.

«Если мы сейчас соберемся и попытаемся принять решение о том, что делать для достижения определенной политической цели, — описывал Лев современных советских диссидентов, — я скажу: «Давайте составим заявление», другой скажет: «Давайте проведем демонстрацию», третий скажет: «Давайте подождем», а у четвертого будет еще какая-нибудь идея. Это, я полагаю, обычно везде бывает. Но мы, русские, не приходим к общему мнению и продолжаем настаивать каждый на своем. Через 2–3 дня мы станем противниками. Вот этим мы отличаемся от вас. Русским необходима идеология и объединяющее начало сверху — демократический централизм, — иначе все разваливается. Мы не практичны, как вы, американцы».

В другой раз мы с Бобом Кайзером из газеты «Вашингтон пост» разговаривали с одним русским ученым о жесткости советского руководства. Мы поинтересовались, почему власти прибегают к таким сверхмерам по отношению к кучке диссидентов, к крамольным поэтам или к семи участникам демонстрации протеста на Красной площади. Вместо ответа он набросал рисунок, иллюстрирующий, насколько неустойчивой представляется русским и их руководителям собственная система:

«Слева — американское общество с надежной стабильностью его политической системы, символически представленной в виде сосуда с высокими стенками. Это означает, — сказал ученый, — что шарик, символизирующий действия человека, может перемещаться совершенно свободно от стенки к стенке, и степень свободы человека может быть очень велика. В России как вожди, так и массы ощущают присущую системе опасную неустойчивость, показанную на схеме справа в виде неглубокого гнезда, в котором находится шарик человеческой деятельности. Людей надо жестко контролировать, так как устойчивость очень низка и общество чрезвычайно слабо защищено от резких и драматических изменений.» Мне лично советская система всегда казалась гораздо более устойчивой, а партия и органы принуждения — крепко держащими бразды правления. Но мое мнение, разумеется, ничего не меняло. Почти всегда власти поступали так, как и предсказывал этот ученый, т. е. будто чувствовали себя неустойчиво.