Другая стюардесса заявила, что у него билет негодный; это явно было мало вероятно, так как на борт первого самолета молодого человека пропустили беспрепятственно. «Это ваша вина, а не его, — заявил человек в куртке. — Если его билет негодный, тогда и мой тоже. Мы все приехали вместе. В нашей группе семь человек, и он покупал билет вместе с нами». «Экипаж ничего не может для вас сделать, — сказала стюардесса. — Займите свои места, чтобы мы могли взлететь».

Протест молодых людей был очень мягким и обоснованным, однако сам факт возражения представителям власти встревожил нескольких женщин, сидевших возле нас. И вместо того, чтобы обвинить Аэрофлот, они стали обвинять компанию друзей: «Легкомысленные молодые люди, безответственные! — проворчала женщина в голубой мохеровой шапке. — Они проспорят несколько часов и ничего из этого не выйдет». «И чего устраивают шум из-за пустяков? — согласилась с ней простая деревенская женщина, вступая в этот спор поколений и классов, просителей и бюрократов. — Они ведь всех нас задерживают». Между тем двое самых молодых, к которым присоединились еще четверо, просили вызвать командира экипажа.

— Командир ничего не сможет для вас сделать, — настаивала стюардесса. — Садитесь! — приказала она намеренно оскорбительно, словно обращалась к собаке.

— Что, вы — дети? — раздался мужской голос. — Зря вы поднимаете шум.

— Багаж нашего друга на борту вместе с нашим, — сказал один молодой человек. — У него не хватит денег на другой билет, если этот негодный, как вы говорите. А когда будет следующий самолет?

Стюардесса не затруднила себя ответом, а один пожилой пассажир предложил: «Надо позвать милицию». И, действительно, к самолету на небольшом автокаре приближались по бетонированной площадке два милицейских офицера в серой форме. Они стали подниматься по трапу, намереваясь силой увести злополучного лыжника. При виде милиции его товарищи в самолете стали рассаживаться. Когда они проходили к своим местам, женщина средних лет обругала их. Друзья отступились, все, кроме высокого блондина в куртке, который продолжал настаивать: «Ладно, позвольте мне, по крайней мере, выйти на минуту из самолета и оставить моему другу немного денег». Это ему разрешили, но о том, когда же этот неудачник попадет в Москву, и речи не было. Как ответили нам в аэропорту, где мы просидели ночь в ожидании самолета, билеты на все рейсы на ближайшие пять дней полностью распроданы.

Советские интеллигенты могут до утра рассказывать истории о пассивной покорности своих сограждан перед лицом власти. Специалист по кибернетике вспомнил, что в 1953 г., когда Сталин был смертельно болен, книга «Клиническая медицина» вышла в свет с большой редакционной статьей под заглавием «Убийцы в белых халатах» о так называемом «заговоре врачей» против Сталина, что было прелюдией к новой чистке. Но диктатор умер, ситуация изменилась, врачей оправдали и пришлось спешно выпустить новое издание с другой редакционной статьей. Подписчиков попросили вернуть первый вариант, который больше не соответствовал линии партии, и многие так и сделали, торопясь скорее подчиниться указаниям, чтобы не подвергнуться опасности в связи с хранением дома «неправильного» варианта книги. Точно так же третье издание Большой советской энциклопедии вышло с длинной статьей о Лаврентии Берии, начальнике КГБ в сталинские времена, впоследствии казненном в результате внутрипартийной борьбы. В отчаянной попытке стереть память о Берии редакторы Энциклопедии срочно выпустили статью о Беринговом проливе. Подписчики получили ее по почте с предписанием наклеить ее прямо на статью о Берии. И как сказал мой друг, и на этот раз очень многие подчинились. Сегодня атмосфера в стране гораздо менее гнетущая, чем при Сталине. В частном кругу, среди надежных друзей, русские направляют стрелы своего остроумия и свои проклятья против вождей, но я видел, как многие перед этим закрывают двери в кухню и задергивают занавески, если и не из страха, то по привычке. Кроме того, они знают, что публичные нападки на любого политического деятеля опасны, а «публичные» — это значит не только в общественном месте, но и просто в присутствии «не тех» людей. Осторожность настолько укоренилась в русских, что одна москвичка средних лет не поверила американскому корреспонденту, сказавшему ей, что американцы могут публично критиковать своего президента (это было в начале Уотергейтского дела). Молодежь, более искушенная, высмеивая такую позицию среднего поколения, любит рассказывать анекдот об американском туристе, который хвалится русскому: «У нас свобода слова: я могу выйти на улицу и критиковать Никсона, как мне вздумается». На что русский отвечает: «У нас тоже свобода слова. Я тоже могу выйти на улицу и критиковать Никсона, как мне вздумается».