Однако даже и это не совсем точно, как убедился в 1972 г. на собственном опыте английский студент университета Ростова-на-Дону, куда он приехал учиться в соответствии с программой по обмену студентами. Англичанин и четыре его товарища, споря с советскими студентами о демократии и диктатуре, сослались на то, что в России всюду развешаны портреты Ленина. Один из русских отпарировал, что это ничем не отличается от обыкновения англичан везде выставлять портреты королевы. Чтобы продемонстрировать разницу наиболее сильным образом, один из англичан снял со стены в своей комнате портрет королевы и разорвал его в присутствии русских. Сведения об этом акте непочтительности дошли до университетского начальства, которое серьезно встревожилось. Англичан вызвали и предупредили, что если что-нибудь подобное повторится в будущем, все пятеро будут исключены.

Я не хотел бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, что русские абсолютно послушны. Я видел, как водители спорят, хотя и не слишком ожесточенно, с милиционерами-регулировщиками, слышал, как люди ругают продавцов или мелких чиновников; мне рассказывали о рабочих, вступающих в спор с начальниками. Некоторые посылают письма с жалобами в редакции советских газет и ходят жаловаться на мелкие обиды к секретарям парторганизаций. Однако большинство избегает столкновений с властями. «Если человек столкнулся с кем-нибудь или возник какой-нибудь инцидент, он готов постоять за себя, — сказала мне молодая интеллигентная женщина. — Но если он узнает, что тот, с кем произошло столкновение, какой-нибудь «чин», скажем, из райкома партии, человек тут же тушуется, начинает вилять, всячески стараясь избежать неприятностей. Сама я стараюсь не жаловаться. Если вы слишком много говорите, вам могут помешать в продвижении по службе и вообще причинить массу неприятностей. Раздражать бюрократов — ошибка». Это глубоко укоренившееся ощущение беспомощности, обусловленное могуществом карающих инстанций, и бесцеремонное вторжение официальных лиц в частную жизнь — нечто, почти совершенно чуждое среднему американцу и понятное, возможно, лишь неграм и американским беднякам. Что касается советских людей, то это ощущение свойственно почти каждому. Я припоминаю, какой инстинктивный страх перед чиновниками испытывал один известный ученый-еврей, который обратился за разрешением на выезд в Израиль и, таким образом, порвал с советской системой. Он написал очень мягкое открытое письмо тогдашнему государственному секретарю США Уильяму Роджерсу с критикой американской политики тихой дипломатии в отношении эмиграции. Он спросил меня, стоит ли публиковать это письмо.