Простота и скромность, напоминающие американскую готику Грэнка Вуда, пронизывают жизнь Сахарова. Он скромен в поступках, в поведении, в одежде и окружении. Накопленные им деньги, полученные за разработку оружия массового уничтожения и воспринимаемые им как «кровавые деньги», он отдал на исследования по борьбе с раком. Словно какой-нибудь ночной сторож, свободный от дежурства, он обычно ходил в своей скромной квартире в мешковатых брюках, поддерживаемых тонкими подтяжками, и в носках, не заботясь о том, чтобы переодеться при приходе гостей. Собираясь в театр, он, отдавая дань общественным условностям, надевал темно-серый костюм, белую или даже серую рабочую рубашку и невообразимый галстук-самовяз. Его квартира была так же непритязательна, как он сам. Она состояла из двух комнат и кухни, в которых он жил со своей второй женой Еленой, ее сыном и матерью. Когда приходили ранние посетители, постель убиралась, и скромная спальня превращалась в такую же скромную гостиную: поролоновый двуспальный диван-кровать на вытертом восточном ковре; пишущая машинка и старомодный патефон, стоящие возле застекленного книжного шкафа, забитого бумагами; кастрюля, привязанная к протекающей батарее под окном. Из-за тесноты в квартире лыжи хранились рядом с унитазом в крошечном туалете, а почти над головой висели коньки.

В первый раз, когда кто-то привел меня в квартиру Сахарова, мы застали в ней полный хаос — шел ремонт. С присущей русским гостеприимностью, коротко извинившись за беспорядок, Сахаров провел нас прямо на кухню, где стол с эмалевым покрытием был завален тарелками, чайными чашками и разномастными блюдцами. Андрей Дмитриевич, как обращаются к нему русские, пил несладкий чай, сдобренный для аромата ломтиками небольших твердых зеленых яблок.

— Это мой любимый чай, — заметил он в ответ на мой удивленный взгляд.

— Говорят, что господа пьют чай с лимоном, а кухарки с яблоками, — прокомментировала его жена. — Это — кухаркин чай.

Сахаров мягко убеждал меня попробовать его «кухаркин чай», что я и сделал. Одной чашки было достаточно. Следующую я пил уже с сахаром. Появилась пачка простого печенья, а затем небольшая коробка конфет «Ассорти», среди которых попадались и шоколадные. Все было очень просто. Вокруг маленького стола в тесноте сидело семь человек. В чисто русской манере гостей приобщили к обстановке так, чтобы они чувствовали себя как дома. Никто и не думал специально ради нас наводить порядок. И так было каждый раз, когда я бывал у Сахарова, начисто лишенного какой бы то ни было претенциозности. Но этот замкнутый, сдержанный и тихий человек был прям в своих чувствах. Несправедливость вызывала в нем возмущение, чужие страдания — быстрое и глубокое сочувствие, его действия и высказывания отличались наивной прямотой, без оглядки на последствия, хотя угрозы и преследования, которым подвергалась его семья, причиняли ему острую боль. На протяжении ряда лет власти всячески обыгрывали его наивный идеализм, пытаясь дискредитировать неортодоксальные взгляды ученого перед интеллектуалами. Партийные лекторы на закрытых лекциях для ученых высмеивали его как наивного оригинала, действующего из самых лучших побуждений, но безнадежно оторванного от реальности, мечтателя не от мира сего. В сентябре 1973 г. не проходило дня без того, чтобы советская печать не выступила с осуждениями Сахарова, подписанными ведущими советскими учеными и общественными деятелями. Создавалось впечатление, что нараставшая crescendo пропагандистская кампания готовит почву для заключения ученого в психиатрическую лечебницу, словно воскресали события, происшедшие с диссидентом XIX века биологом и философом Петром Чаадаевым, которого царь объявил сумасшедшим за его инакомыслие.