Что же привлекательного находили все эти дамы в созданном Гюисмансом ужасном образе сатанистки-развратницы? Наверное, сочетание изрядного своеволия и свободы с притягательной и мрачной таинственностью (о зловещем обаянии подобного типа и связанных с ним ролевых играх мы еще поговорим в главе 8). Как-никак мадам Шантелув — волевая, эгоцентричная женщина, исполняющая собственные прихоти, манипулирующая мужчинами и проповедующая свободную любовь. Когда она рассказывает о том, как потребовала от мужа свободы (а именно — выговорила себе право заводить любовников и поступать во всем по-своему), Дюрталь с презрением заметил: «Вы удивительно суживаете роль мужа в супружестве». На эту откровенно патриархальную реплику Дюрталя (которого возмутило попрание «законных» полномочий и прерогатив мужа) она отвечает так: «Я знаю, что эти идеи совершенно чужды миру, в котором я живу, они и вам чужды… Но у меня железная воля, я сгибаю тех, кого люблю»[1433]. Сексуально свободная — и несколько демоническая! — светская дама с железной волей — образ, весьма близкий к идеалу «новой женщины», который пропагандировала, например, писательница Джордж Эджертон в Англии несколькими годами ранее (см. главу 5). Созданный Гюисмансом отвратительный портрет Гиацинты обнаруживает явные переклички с той формой движения за женское освобождение, которая была наиболее заметна в то время: в центре внимания тогдашних активисток были не гражданские, а сексуальные права женщин (тем не менее следует заметить, что это положение часто пересекалось и с другими феминистическими утверждениями). Пусть Дюрталя, как и Гюисманса, возмущает требование свободной любви (особенно если этой свободы требуют женщины), как это явствует из его портрета мадам Шантелув, — не следует забывать, что далеко не все разделяли их возмущение. И потому некоторые читатели — особенно читательницы из богемных кругов, которые, по свидетельству Лоррена, столь охотно сравнивали себя с главной героиней «Бездны», — смотрели на Гиацинту совсем другими глазами.

Существует множество интертекстов, которые могли бы еще больше способствовать изменениям во взглядах этих читательниц и других категорий публики на мадам Шантелув. В предыдущих главах мы уже встретили многочисленные примеры того, как в культуре XIX века Сатану и сатанизм связывали с феминизмом, а среди вольнодумцев дьявол пользовался в целом прекрасной репутацией как положительный символ. Сюда можно добавить еще один пример. Свободы, относящиеся к сексуальности и телу, занимают видное место в деле «сатанистки» XVII века Ля-Вуазен, к услугам которой прибегали знатные дамы при дворе Людовика XIV. Ля-Вуазен — наряду с гюисмансовской мадам Шантелув, пожалуй, самая известная среди публики XIX века сатанистка (во всяком случае, во Франции) — прославилась не только своим мнимым дьяволопоклонством, но и тем, что помогала женщинам избавляться от нежеланных беременностей. Конечно же, считалось, что ведьмы промышляют и абортами, которые церковь, разумеется, категорически осуждала (впрочем, представление о ведьме как об оклеветанной доброй повитухе возникло много позже). Иными словами, женщин, помогавших другим женщинам обрести запретную власть над собственными репродуктивными функциями, отчасти связывали с историческими примерами сатанизма. В соответствии с этим давним и известным мотивом Гюисманс заставляет каноника Докра произносить в ходе Черной мессы следующие слова, обращенные к дьяволу: «Ты спасаешь честь семейств, извергая плоды, зачатые в самозабвении и страстной вспышке; ты внушаешь матерям поспешить с преждевременными родами»[1434]. То, что позднее назовут репродуктивными правами, в ту пору уже начинало обретать некоторую важность в глазах некоторых феминисток, но еще чаще и заметнее эта тема фигурировала в антифеминистической пропаганде, которая выставляла суфражисток женщинами, настроенными против материнства и семейной жизни[1435]. Истерия (о чем рассказывалось в главе 6) тоже рассматривалась как форма мятежа против социальных нравственных норм, насаждаемых отцами и мужьями, и потому изображение мадам Шантелув и других сатанисток как женщин, пораженных эти заболеванием, тоже помогало воспринимать их как противниц патриархального уклада.