Другим прототипом мадам Шантелув послужила, по-видимому, женщина по имени Анриэтт Майá, бывшая подруга Пеладана (и прообраз княгини д’ Эсте из его романа 1884 года — «Самый страшный порок»). В 1888 году между нею и Гюисмансом завязалась любовная связь и продолжалась до 1891 года. После разрыва она так докучала Гюисмансу упреками и приставаниями, что ему пришлось даже заявить на нее в полицию. Именно ее письма послужили основой для писем мадам Шантелув — причем он воспроизводил их почти дословно[1428]. В точности как мадам Шантелув, Майá заявляла, будто ей известны тайны инкубов и суккубов, и говорила, что, применяя эти знания, умеет получить сексуальное удовлетворение от любого мужчины, которого пожелает, живого или мертвого[1429]. Бэнкс сообщает, что Майá, как и Курьер, «увлекалась черной магией», но опять-таки так и не уточняет, что именно он подразумевает под этим[1430]. Болдик (и Бэнкс вслед за ним) высказывает догадку, что у мадам Шантелув могло быть еще два прототипа: во-первых, жена журналиста-католика Шарля Бюэ, друга Гюисманса, и, во-вторых, Жанна Жакмен (1863–1938), подруга марсельского живописца Огюста Лозе, которая и сама была довольно талантливой, хотя и недооцененной, художницей-символисткой[1431].
«Его героиня — это я!»: кто хотел походить на эмансипированную мадам Шантелув
«Его героиня — это я!»: кто хотел походить на эмансипированную мадам Шантелув
В какой бы мере ни увлекались сатанизмом и «черной магией» Курьер, Майá, Жакмен или мадам Бюэ, похоже, что многие читательницы Гюисманса впоследствии находили фигуру Гиацинты Шантелув весьма привлекательной и желали походить на нее или даже заявляли, будто этот персонаж списан с них. Изображения Шантелув и других сатанисток в романе никак не назовешь лестными, и все равно, Жан Лоррен в своей книге очерков «Пеллеастр: яд литературы» (1910) сообщал, что огромное количество женщин ринулись сравнивать себя с любовницей Дюрталя:
Мадам Шантелув! Всем в артистическом мире известно, что книга Гюисманса — это «роман с ключом»… Мадам Шантелув! Успех книги таков, что все дамы узнают там самих себя. Нет ни одной пивнушки на Монмартре или мастерской на Монпарнасе, где бы какая-нибудь маленькая натурщица — со зрачками, расширенными от морфия или эфира, — не вскакивала при одном только упоминании имени Гюисманса, чтобы вскричать: «Его героиня — это я!»
Теперь нигде не протолкнешься среди этих мадам Шантелув. У одной, оказывается, бледная кожа и каштаново-рыжие волосы этой дамы; у другой — ее странные, скорбно-бесцветные и водянистые зеленые глаза, внезапно озаряемые золотыми блестками; а эта, наконец, предъявляет права на присущую ей в моменты любви необычную холодность истерического тела[1432].