Взяв на себя роль светской хозяйки дома, Казати начала носить привлекающие внимание наряды — и вскоре уже одевалась так не только на приемы, но и почти каждый день. Нисколько не стараясь скрыть свой необычайно высокий рост и худобу, она, напротив, выбирала такие наряды, которые подчеркивали эти качества, белила свое и без того бледное лицо, а огромные глаза обводила сурьмой[1806]. С мужем она официально рассталась в 1914 году, но они стали друг другу чужими гораздо раньше. Филипп Жюллиан называет Казати «первой итальянской „разведенкой“» и обращает внимание на то, что в ту пору в Италии на «разведенных женщин смотрели как на чумных больных»[1807]. Катализатором ее стремления сбросить все привычные и приличные оковы стала, вероятно, встреча с писателем-декадентом Габриэле д’ Аннунцио в 1903 году и завязавшийся с ним роман. Их любовная связь, периодически прерываясь, длилась почти до конца жизни писателя. Райерсон и Яккарино, биографы Казати, считают, что первые шаги на том пути, что превратил ее в живое воплощение декадентской фантазии, были сделаны из желания пленить д’ Аннунцио[1808]. Однако вскоре это стало чем-то бóльшим, чем просто средство обольщения, — и, в отличие от других многочисленных любовниц писателя, Казати никогда и ни в чем не стремилась ему угодить или услужить. Д’ Аннунцио прозвал Луизу Корой — в честь юной дочери Зевса и Деметры, более известной как Персефона, похищенной Аидом и ставшей владычицей его подземного царства. Казати переделала имя на французский манер, преобразив Kore в Coré, и с тех пор он всегда обращался к ней именно так[1809]. В одном из писем, приглашая ее к себе, д’ Аннунцио писал: «Я призываю Кору вернуться прямо сейчас в подземное царство, где ее дожидается Аид»[1810] [1811].

Луиза Казати как демоническая муза, Сатана-змея и трансмутация личности

Луиза Казати как демоническая муза, Сатана-змея и трансмутация личности

Передавали такие слова Казати: «Я хочу быть живым произведением искусства». Поэтому ее попытку сделаться самой диковинной женщиной в Европе можно расценить как художественный замысел, масштабный Gesamtkunstwerk (синтез искусств), хотя плоды ее трудов и выставлялись вне каких-либо традиционных учреждений, придуманных для демонстрации художеств[1812]. Тем не менее ее связи с миром искусства были весьма крепкими: она общалась с некоторыми из важнейших художников своей эпохи и выступала для них музой и покровительницей. Маркиза подружилась, например, с Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944), который в ту пору как раз закладывал основы футуризма, а потом — с фотографом-сюрреалистом Ман Рэем (настоящее имя — Эммануэль Радницкий, 1890–1976), чей творческий прорыв начался как раз с портрета Казати[1813]. Он был лишь одним из многих художников, изображавших ее в разные годы, и эти портреты очень способствовали ее международной славе. Карьера Казати как мрачной музы началась с портрета, выполненного известным живописцем Джованни Болдини (1842–1931) и вызвавшего сенсацию на выставке Парижский салон в 1909 году. Один критик написал в Le Figaro, что ее необычное лицо «с большими глазами навевает мысли о „ведьмовском шабаше“», и еще назвал ее образ какой-то «анти-Джокондой»[1814]. А в скором времени маркизу Казати принялись увековечивать и в бесчисленных литературных сочинениях. Начало этому процессу положил роман д’ Аннунцио «Может быть — да, может быть — нет» (1910)[1815]. Многие увидели в ней живое воплощение женщин, созданных коллективным воображением декадентов, — и к Казати потянулись художники, которых привлекало все чудно́е. Так она стала музой немецкого подражателя Бёрдслея, Ханса Хеннинга фон Фойгта (1887–1969), больше известного под прозвищем Алистер; после их первой встречи в 1914 году он множество раз изображал маркизу[1816]. Позднее писатель и книжный иллюстратор Филипп Жюллиан писал об Алистере: «Его рисунки — более беспощадные, чем бёрдслеевские, — могли бы служить иллюстрациями к журналу мод в Аду — с маркизом де Садом в должности главного редактора и Казати — в качестве единственной модели»[1817]. Как и Казати, Алистер интересовался оккультизмом, и среди его личных знакомых и вдохновителей был, например, британский художник и маг-новатор Остин Осман Спейр (1886–1956)[1818]. Всего одно дружеское рукопожатие отделяло Казати от видного оккультиста, практиковавшего магические обряды с ярко выраженной «темной» окраской.