Журналисты иногда отмечали в Бернар сатанические черты и метафорически связывали ее с самим дьяволом, даже не вспоминая об этой ее скульптуре. В 1890 году один из корреспондентов газеты L’ Éclair написал, что «она происходит, следуя извилистыми путями, от того змея, что совратил Еву»[1791]. А критик Жюль Леметр видел в ней «далекое химерическое создание, священное и змееподобное, наделенное таинственным и чувственным очарованием»[1792]. Актрису то и дело сравнивали со змеями (пусть и не всегда с явными намеками на сатанинского представителя этого рода), и на карикатурах ее часто изображали в виде полуженщины-полузмеи[1793]. Здесь напрашивается ассоциация с известной скульптурой, находящейся у входа в собор Парижской Богоматери, где изображен змей, искушающий Еву. Там у коварного падшего ангела туловище женское, а нижняя половина тела — змеиная[1794]. Часто в прессе появлялись и другие зловещие описания. Автор статьи в The New York Telegram (в 1905 году) изобразил Бернар чуть ли не вампиром (особенно если сопоставить его слова с известными россказнями о привычке актрисы спать в гробу), заметив, что она «выглядит каким-то сверхъестественным» существом и ей «можно дать любой возраст, или она вовсе лишена возраста», хотя на тот момент ей пошел уже седьмой десяток[1795]. А в статье 1908 года ее назвали женской ипостасью ницшеанского Сверхчеловека — что вполне подходило сатанической женской фигуре, к тому времени уже обретшей титаническое величие[1796].

Когда речь идет об использовании не только инфернальных и зловещих мотивов, но и специфических образов из сатанинского арсенала (к которым в некотором смысле можно смело причислить чернильницу-автопортрет), можно отметить связь Бернар с Жорж Санд, которой актриса очень восхищалась (хотя ее симпатия была не вполне взаимной)[1797]. Санд в одном из самых знаменитых своих романов, «Консуэло» (как читатель наверняка помнит), расточала рискованные похвалы Сатане-освободителю. Другой кумир (и товарищ) актрисы, Виктор Гюго, тоже выражал симпатии к Сатане. Кроме того, близким другом Бернар был Катюль Мендес, и созданный им устрашающий образ лесбиянки-сатанистки Софор, возможно, был отчасти списан с Бернар, дерзко и нарочито пренебрегавшей нормами общественного приличия, — хотя этот образ никак не мог повлиять на игру актрисы с сатанической символикой, служившей знаком этого пренебрежения, потому что роман «Мефистофела» вышел в свет через десять лет после того, как Бернар завершила работу над своей демонической чернильницей[1798]. Однако в то время она вполне могла быть знакома со стихами Мендеса начала 1870‐х годов. Можно было бы усмотреть в ее чернильнице своего рода инверсию знаменитой гравюры Элифаса Леви, изображавшей Бафомета: если у того — звериная (козлиная) морда и женское туловище, то у изваяния Бернар, напротив, — женское лицо и звериное (драконье) тело. Она могла быть знакома с этим изображением, поскольку некоторые ее друзья (Мендес, Гюго) лично знали Леви и с увлечением читали его книги. Притом что сама Бернар, похоже, не питала никакого интереса к эзотерике, учитывая ее в целом пренебрежительное отношение к религии, можно предположить, что бунтарский романтический сатанизм казался ей привлекательным. В детстве Бернар воспитывали в католической вере, но на протяжении большей части жизни она оставалась совершенно равнодушна к религии, хоть ей и нравилось играть, например, Жанну д’ Арк. Однажды она будто бы заявила композитору Шарлю Гуно, набожному католику: «Чтобы я — молилась? Никогда! Я же безбожница»[1799]. Имеется и другое свидетельство такого отношения Сары Бернар к религии — гневные слова из письма одного ее любовника: «Ты не веришь ни во что святое. Для тебя просто не существует святынь, а меня ужасает кощунство»[1800].