Сталин принял жестокие меры. Но ведь и время было такое. Как только был запущен маховик репрессий и «ежовщина» стала превращаться в грозную силу, положение Сталина сделалось уязвимым. Во-первых, Ежов и его команда фактически стали главенствовать в стране, арестовывая и допрашивая (нередко «с пристрастием») крупных партийных, военных и государственных деятелей. Во-вторых, распространилась и сгущалась атмосфера подозрительности и страха среди руководящих работников, что вызывало подспудное недовольство или даже возмущение многих из них. В-третьих, могло пошатнуться доверие народных масс к генеральной линии партии и распространиться мнение, что она вызывает сомнения даже у остатков «ленинской гвардии». В-четвертых, все это вместе взятое должно было навести внешних врагов, прежде всего гитлеровскую Германию, на мысль о слабости, идейной расшатанности СССР, а значит, о благоприятном моменте для нападения на нее.

Все эти обстоятельства, по-видимому, учитывал Сталин. Пора было остановить все более агрессивного Ежова и его «опричников». И дело, конечно, не в страхе Сталина за свою жизнь. Опасность была значительней: речь шла о деле всей его жизни.

Сложившийся к тому времени культ Сталина сослужил ему хорошую службу. Официально признанный вождем и продолжателем дела Ленина (культ которого Сталин предусмотрительно укоренял в сознании масс), вождь получил возможность выступать от имени партии. Его слова воспринимались как неукоснительные заветы.

Теперь уже Сталин при всем своем желании не мог всенародно признавать свои ошибки или бороться против прославления собственной личности. Такое поведение вполне отвечало нравственным критериям времени, и попытка изменить здесь что бы то ни было с государственных позиций была бы непростительной ошибкой, если не глупостью. Сталин являлся не только руководителем, но и заложником той системы, которую создал. Переход к народовластию в форме анархо-коммунизма («вся власть Советам!») в преддверии войны стал бы роковой оплошностью. Вообще, любые серьезные перестройки общественного уклада, неизбежно сопровождающиеся дестабилизацией экономики и социальных отношений, были чреваты разрушительными для СССР последствиями.

«Ежовщина» непосредственно затронула около 1 % населения страны (считая не только репрессированных, но и членов их семей). И все-таки масштабы ее оказались чрезмерно велики. Это сказывалось прежде всего на работе партийно-государственного аппарата, где постоянно шли кадровые изменения. Вряд ли Сталин успевал регулировать этот процесс и конкретно направлять действия Ежова и его сподручников. У Сталина и без того было чрезмерно много важнейших государственных дел. Надо было продолжать индустриализацию и скорейшее освоение отдаленных районов, готовиться к войне, налаживать производство новейшей военной техники, вести непростые дипломатические игры с недружественными странами (в том числе разобщать их), заботиться о духовном единении многонационального советского народа.