Я уже сам не знал, чего я хотел. Решение, принятое мной во время телефонного разговора с Мериен, правильное, единственно возможное решение оберегало меня от ненужных ошибок, я старался больше не пить и не подначивать себя и Курта, но мне было слишком хорошо рядом с ним. Просто так хорошо, без всяких клятв и обязательств, как мало нужно человеку, правда? Сидеть рядом с тем, кто тебе дорог, слушать его дыхание, подставлять плечо, когда он, пригревшись на солнце, вырубался минут на пять над книгой, и наслаждаться тем, что он так близко, жаркий, мягкий, словно расплавленный воск. Во сне Курт непроизвольно клал руку мне на живот, подтягивался ближе, утыкаясь носом в шею, его волосы щекотали мне грудь, и я таял, тонул в его запахе, в этом сладком притяжении, с которым уже еле справлялся; едва касаясь пальцами, я гладил его руку, единственная ласка, которую я себе позволял, и горько мечтал, что будет, если… У нас не было этого «если» и быть не могло, но я все равно мечтал, единожды сорвавшись, я уже не мог остановиться.

Чтобы отвлечься от этих ненужных мечтаний, я работал, как каторжный.

Едва освоившись на курорте и познакомившись с персоналом, я договорился обо всех необходимых тестах и исследованиях. Мне предоставили томограф, мы разработали ряд тестов, маскирующих тесты на социопатию, а Курту я объяснил, что столь полное обследование поможет нам выявить, насколько пострадали определенные участки его мозга, если пострадали вообще. Мои коллеги знали больше: пациент побывал в коме, и ему диагностируют подозрение на социопатию.

Опрос по Контрольному Перечню Хейра дал нам двадцать шесть баллов. Интервьюеров было четверо, все – ведущие психологи клиники, мы пересчитывали результаты несколько раз, но с двадцати шести не сдвинулись, ни вверх, ни вниз. Иными словами, я угадал с диагнозом, лорд не был социопатом, но стоял слишком близко у опасной черты.

Тогда мы погнали его в томограф.

Здесь картина была не столь удручающая. Его мозг работал полностью, никаких дефектов. Участки коры, отвечающие за эмоции, были слабо задействованы, но функционировали, что до самоконтроля… Что ж, я мог собой гордиться, моя система работала превосходно. Он различал добро и зло, у него были представления о морали, собственные представления, конечно, но все-таки. Если он был в состоянии поставить себе определенные ограничения, осторожный лекарь мог эти границы потихоньку раздвинуть, не так ли?

– Слабые реакции, коллега, – сказал мне профессор Зоммер, ведущий специалист клиники. – Что можно сказать… Мозг спит, мы должны его разбудить, вы понимаете, о чем я? Мы должны его включить, тогда картина прояснится.