Смс Курта Мак-Феникса барону Генриху Донерти:

«Зануда, поднимать нерентабельно».

Ответ:

«Как скажешь».

Неделя в Канаде. Кошмарная неделя, о которой нет настроения писать.

Я вообще заметил, что начинаю воспринимать окружающий мир и общее течение времени неделями. И не полосами, как большинство нормальных обывателей (полоса черная, полоса белая, ну и в конце большая зебрина жопа), а клетками. Идет себе пешка по доске, с белой клетки на черную; вокруг кипят страсти, бьются кони и слоны, рушатся донжоны, а она – топ-топ, по прямой к заветной цели, кого-то съест, кого-то прикроет, и так неспешно, по шажочку доберется до финиша, станет ферзем. Интересно, каково это: быть белым ферзем? Быть равным Мак-Фениксу?

Работал с Фредди. Жил в доме ее родителей, бедные добрые старики считали, что я хорошо влияю на Фред и если нам не мешать, возможно, мы сумеем забыть наше горе и обретем новую радость в объятьях друг друга. Я им искренне нравился, я дал советы мистеру Райдеру, как вовремя предотвращать депрессию и как бороться с меланхолией его супруги. Самое смешное, что я нравился и Фред. Она призналась, что если бы знала, каков из себя пресловутый жених Мериен, просто с ума сошла бы от ревности. И что Мериен молодец, не растерялась, окрутила такого парня! Наши ночные разговоры на кухне, ее рассказы, мои рассказы, лучшая в мире психотерапия – беседа за чашкой чая, Альберта уверовала в английский чай как в нового мессию, и подсадила на него родителей.

Курт заезжал пару раз, один раз переночевал, ему постелили в гостиной на диване, но он лишь фыркнул и перебрался ко мне, впрочем, мы просто лежали в обнимку, лениво разговаривали и уснули, не разлепив объятий, почти случайно. Я не смог его прогнать. Я отчаянно тосковал без него и видел, что он тоже соскучился.

А потом нам с Фредди объявили, что хотя самолет поднимать нерентабельно, церемония прощания состоится в воскресенье, всех родных и близких жертв авиакатастрофы доставят к месту трагедии на роскошном круизном лайнере, где мы сможем бросить цветы и горсть земли над местом последнего упокоения. Бедная Фред сначала скривилась, а потом потащила меня по магазинам.

– Если решили сделать шоу, Джеймс, с лайнером, цветами, прессой, значит, нужно выглядеть, точно нам вручают Оскар. И вести себя так, словно Оскар у нас в кармане. Бомонд простит тебе убийство в состоянии аффекта, но неправильно подобранный галстук припомнит и через год!

Шоу получилось экстра-класса, даже я, дилетант в данном вопросе, это понимал.

Я не слишком вникал в детали, но, похоже, тем рейсом летели какие-то знаменитости помимо моей обожаемой Мери, только собравшейся покорять Голливуд. Чей-то сын, лечившийся от наркомании. Или чья-то бывшая жена. В общем, повод для шоу нашелся, созвали массовку, толпу плакальщиков – настоящий греческий хор, пресса, телевиденье, интервью, съемки родственников погибших крупным планом с медленным переходом на безмятежную, ласковую воду, нежно-розовую в рассветных лучах. И музыка, постоянная музыка, не убогие похоронные марши, нет, настоящий шедевр, легкая печаль, едва уловимая скорбь, искра веры в загробный мир и надежды на скорую встречу, черт, ее специально к случаю заказали, что ли? Обязательный для кинохроники последний салют, шеренга рослых молодцов с винтовками, устремленными в небо, перезаряжай, целься, пли. Среди пассажиров был генерал, оттого военные так возились с Мак-Фениксом; они даже избавили нас с Фредди от назойливой прессы и от всей этой фальши на борту, нам на время презентовали вертолет, и, безусловно, мы, парящие над волнами, стали гвоздем программы, а наш ящик бордовых роз, опрокинутый над бездной, – кульминацией происходящего. Все тоже стали кидать в воду цветы, но наши с Фредди розы отказывались тонуть, отказывались рассыпаться, они плыли бордово-черным пятном на розовой глади кроткого океана, и камеры долго ловили их в свои объективы.