Странные были дни, когда меня бросало из крайности в крайность, от невыразимого счастья к неизгладимому горю; я набирал номер Мериен, слышал, что абонент занят или находится вне зоны действия сети, потом набирал Курта и улыбался сквозь слезы, слыша его голос, обстоятельно повествующий обо всех происшествиях в клубе.

Курт был отличным лекарством от депрессии, и я ждал его возвращения, как наркоман заветной дозы; Мак-Феникс помогал мне забыться, улететь, отгородиться от ужасов реального мира.

Вторым действенным антибиотиком был Тим Питерс.

Тим не давал мне хандрить. Не знаю, каким врожденным чутьем он улавливал мои настроения, но в случае, близком к критическому, появлялся рядом. Думаю, недаром Стоун-хаус с неизменным Питерсом был проверенным средством Мак-Феникса от многих жизненных проблем и душевных потрясений, не напрасно приезжал он сам, привозил сюда Харли, а теперь привез меня, сдал с рук на руки немому психологу, почитателю Байрона и Басё.

Питерс не подбадривал, не утешал, он просто находил мне дело, и я отвлекался. Под его чуткой рукой я научился готовить. Причем готовить не только обычные блюда, которыми мог при желании побаловать Курта, но и такие экстремальные варианты, что позволили бы выжить на необитаемом острове, в пустыне, за полярным кругом; я словно проходил школу юного скаута, готовясь пережить, по меньшей мере, ядерную войну, спасти милорда и прокормить его тем, что останется на планете. Это было смешно и познавательно, но, откровенно говоря, гораздо больше меня вдохновлял какой-нибудь бифштекс с картошкой, не экстремально и питательно.

А вечером я шел встречать Курта.

Наш приезд в Стоун-хаус был тем редким случаем, когда охране было дозволено ночевать в доме, просто проехать на территорию поместья, миновав гряду. Причиной был мой сон, Курт не хотел дергаться и позволил загнать нас в гараж. Больше таких благодеяний он не совершал: гробовщики привозили его в Стоун-хаус, оставляли у гряды и ехали в Кингсайд, в меблированные комнаты, а по утрам забирали в условленном месте и отвозили до аэродрома в Борнмуте. Курту пришлось нанять вертолет, потому что на их законопослушной издевательской скорости лорд подыхал со скуки и вечно опаздывал.

От гряды Мак-Феникс шел пешком, и погода его не слишком волновала, я уже говорил, что чем противнее, неприятнее было на улице, тем радостнее становилось на душе у лорда. Он словно друга и соратника встречал, подставляя лицо дождю и ветру.

Так вот, он шел пешком, я спешил ему навстречу, на полпути к дому мы сплетались в объятиях и целовались, целовались на ветру, на морозе, и от этого было так хорошо, так сладко, такой жар разливался по телу, что мы совсем не чувствовали скверной декабрьской погоды. В такие минуты я мог видеть только Курта, и он тоже видел только меня, радовался мне, бежал мне навстречу, и спрашивал, как я, как я тут без него, а я отвечал: было плохо, но теперь хорошо, просто прекрасно, с возвращением, пингвин.