Спустя секунду он был рядом, сгреб меня в охапку и принялся целовать, сначала в губы, потом коснулся уха, приник к шее, невнятно шепча мое имя; и вот уже жадные пальцы теребят подол свитера и пряжку ремня, а я пытаюсь убрать его руки, я умоляю потерпеть, ведь все и так принадлежит ему, весь я, душой и телом, пожалуйста, родной, не здесь…

– Курт, ты с ума сошел, Курт, счастье мое, идем домой, Курт!

Он заглянул мне в глаза, облизал пересохшие губы, хозяйским жестом дернул молнию и залез ко мне в штаны, отчего у меня мигом ослабли колени.

– Я уже дома, – шепнул он на ухо, сжимая мой отвердевший член, а потом перевел руку за спину и дотянулся до ануса, коснулся, проник пальцем, и я непроизвольно подался навстречу. – Мой дом там, где ты, Джеймс Патерсон.

Это были всего лишь слова, но за эти слова я простил ему все, позволил сделать с собой все, что он хотел, и мне плевать было на мороз; в висках стучало, я сам спустил с себя джинсы и развернулся, уткнувшись лбом в холодный камень прикрывавшей нас скалы, и кричал под ним, и стонал, и просил еще, не мог не просить; и он стонал в ответ, твердил, что он мой, что я лучшее, что есть в его жизни, что я его свет, его душа, его обожаемый мальчик, и от этих сумасшедших признаний мне просто вынесло мозг.

Когда все кончилось, и пелена спала, и сердце ушло из горла, мы еще долго не могли разлепиться; я запрокинул голову на плечо Курту и смотрел на звезды, он целовал мою шею, касался губами щеки и не спешил отпустить меня, только прикрывал, обматывал полами своего широкого пальто, защищая от мороза.

– Курт, – позвал я, когда дыхание выровнялось и голос немного окреп.

– Да, Джеймс.

– Что это было, Курт? Все, что ты сказал, – это просто возбужденный бред, или хоть что-то ты можешь повторить на трезвую голову?

Он тихонько рассмеялся моему жалкому тону, снова коснулся губами шеи, дотянулся до уха:

– Мой обожаемый мальчик, – прошептал он нежно и уверенно, – ты правда лучшее из того, что у меня было, есть и будет, ты просто вне конкуренции.

– Ты… – я запнулся, но справился с волнением. – Ты меня любишь?

И тотчас испугался его ответа, он старался мне не лгать, ну зачем было добивать его, зачем форсировать события, Господи, неужели нетерпение Курта заразно? Он ответил прежде, чем я успел пожалеть о вопросе и заткнуть ему рот:

– Не знаю. Мне очень хорошо с тобой, и дело не только в сексе. Веришь?

– Верю.

– Тебе так нужна моя любовь?

– Хватит и того, что есть, – я не стал его мучить и кривить душой, мне действительно вполне хватило этих слов, того, что я «свет» и «душа», и «обожаемый мальчик», этого намека на чувство; я не мог его заставить разом изменить свою природу, но собирался продолжать наступление и пробивать оборону, я чувствовал, как растут мои шансы, и мои войска вольготно располагались лагерем у самых стен его крепости.