Жаль, что в главном он мне солгал.

Мне снова померещилась любовь, а он всего лишь поигрывал пешкой, готовясь сделать ход. Он видел партию иначе, но пешка сама ткнулась ему в ладонь, и он включил ее в схему.

Я был в игре.

Через пару часов я пришел к выводу, что «фениксы» нарочно выбрали длинный маршрут и проползли его черепашьим шагом, чтобы дать нам возможность выяснить отношения. Мы успели натрахаться, наговориться, привести себя в порядок и собрать необходимые мелочи вроде шахмат и книг, когда в дверь позвонили, и один из охранников сообщил милорду о полной готовности. Лакей погрузил чемоданы в багажник, мы весело уселись в «Ягуар»; примирение с Куртом создало иллюзию пикника, увеселительной прогулки, впереди у нас была долгая дорога через всю страну; Мак-Феникс, улыбаясь, поставил диск моих любимых «Sister Hazel», и только пистолет в кармане пальто напоминал, что развлечение предстоит сомнительное.

Эта чудесная дорога на пикник.

Скорость, незатейливые песни о любви, которым подпевали в два голоса, непередаваемый, надрывный тембр солиста; остановки в маленьких придорожных ресторанчиках, ожидание заказа, и пальцы Курта, ненароком гладящие мою кисть. Безнадежно отставшие «гробовщики», и целый мир, ложащийся под колеса алой рычащей молнии, хищного зверя с двумя пингвинами в кожаной утробе.

Города и деревеньки, и замки в боковом окне, в зеркале заднего вида; они проносятся мимо, оставляя на сердце мимолетный отзвук, а мы мчимся вперед, в земли предков Мак-Феникса, под протяжные звуки волынки, через Глазго, мимо Лох-Ломонд по вересковым пустошам к горам и свинцовому морю, к угрюмому замку в скале над прозрачным озером.

Во время своих путешествий по Шотландии я ни разу не добрался до замка Дейрин, официальной резиденции Бьорков, хотя туда пускали туристов. Зато я был в Инверари, чем похвастался Курту, и он специально сделал крюк, чтобы перекусить на берегу Лох-Файн, любуясь святыми для Кэмпбелла видами. А затем мы вернулись на трассу и поехали дальше, за Форт Уильям, еще глубже в Хайленд, ближе к морю, вдоль залива до небольшого плато, и я вскрикнул от восхищения при виде суровых башен и шпилей, вздымающихся к самым небесам. Пошел снег, завьюжило, нагнало с моря, и огромные влажные хлопья полетели на землю, пробили, встревожили стальную гладь Лох-Эллер, точно белым налетом покрыли, словно травящий раствор коснулся клинка, оставляя замысловатые узоры.

Мак-Феникс и я стояли, прислонившись к «Ягуару», под этой снежной увертюрой, и сигарета тлела в опущенной руке Курта, дотронувшись, я почувствовал дрожь этой сильной руки, придвинулся ближе. Глядя на изумительный пейзаж, больше сходный сейчас с литографией, я и сам почувствовал себя Кэмпбеллом, Бьорком, я любил эту землю, любил эти стены, я словно вернулся домой. Это чувство захватило меня еще в Инверари, но откуда-то родилось во мне ощущение сопричастности, и отнюдь не потому, что я спал с одним из властителей этой долины.