Изменилось ли хоть что-нибудь, свернул бы я с пути, по которому брел так послушно?

Может быть, да.

А может, и нет.

Что толку гадать? Я не мог уехать. Я обещал Слайту.

Да, Курт, извечное «Я и Слайт». Не ты один держишь слово.

***

К ужину приехал Роберт, но я не успел перекинуться с ним и парой слов: вниманием художника, одетого вполне прилично, с классической стрижкой и без привычной серьги в ухе, всецело завладел Альберт, мечтая показать свои новые работы (ибо мальчик делал вид, что изучает живопись). Виновник торжества вновь покинул гостей; и думаю, я знал, что за картины он показывал Робу, весьма снисходительному к выбору композиции.

Я устроился рядом с Тимом, безропотно перенес вещи, застелил свежим бельем узкую койку. Питерс не возражал против соседства, чего нельзя было сказать о Гордоне: помогавший мне лакей слишком явно рассчитывал на иное времяпрепровождение, на совершенствование возлюбленного своего товарища по самурайским играм.

Наблюдая за Гордоном, я подумал, что сам бы так не смог. Быть рядом с человеком, которого искренне любишь, не надеясь не то что на ответное чувство, на ответное желание, банальный физиологический стояк в твою честь, – слишком тяжело психологически, обычно проще бывает плюнуть на все, уехать, скрыться и постараться начать все с начала. А Гордон держался молодцом и боролся как мог. Я вспомнил, что кое-что задолжал лакею и охраннику, а потому сложил газету, покинул кресло в общей гостиной и сообщил, что намерен немного прогуляться перед сном по территории замка, очень осторожно, не влезая в драки и не нарываясь на неприятности, и это «немного» продлится часа полтора. Гордон благодарно улыбнулся, и я подумал, что обязательно воспользуюсь оказией и поговорю с Питерсом о природе его отчаянной гетеросексуальности.

Уходя, я не сдержался и украдкой глянул в зеркало, висевшее у двери. Гордон был парень не промах и времени даром терять не хотел: он уже пристроился на подлокотник кресла Тима, и рука его, расправившись с парой верхних пуговиц, ласкала шею и грудь Питерса, а Тим чинно, покорно сидел в кресле и тоскливо прислушивался к ощущениям.

Все это было грустно и одновременно смешно.

Я вышел во внутренний двор замка, выкурил пару сигарет, потом от нечего делать поднялся на крепостную стену. Нужно было как-то убивать обещанные полтора часа, с моря дул промозглый стылый ветер, я ежился, страдал, курил и думал, думал, вспоминая прошлую ночь, обезумевшего Курта, жадно требовавшего моих признаний, его ласки, я вспоминал Аляску и Новый год под сполохами северного сияния, и Рождество, и единственное свое желание в Рождество, в ночь, полную светлого волшебства и тайны.