Меня кидало из одной крайности в другую, но, увы, я был болен и не замечал опасных симптомов. Любовь, такая сильная и страстная, как моя, – состояние крайностей, по-другому ей невозможно определить себя в пространстве. Я жил, точно потерпевший крушение в бурном море, с волны в бездну, от надежды к отчаянию и ярости. Я слишком болен был Мак-Фениксом, я начинал воспринимать происходящее с его позиций, я перестал различать полутона.

Я достал мобильный телефон, помимо разных наворотов он таил в своем корпусе маленький фонарик; безделица, подарок Курта, он должен был сослужить мне службу так или иначе. Я задержал дыхание и сосчитал до двадцати шести, но решение мое не стало глупым бредом, бессмысленной затеей, оно только окрепло и зудело в голове дурацким комаром; я шумно выдохнул и сделал шаг навстречу судьбе.

Не берусь достоверно описать свой путь по лабиринту средневекового замка, сырость, холодные стены, мигание фонарика и все уменьшающаяся зарядка телефона. Я спотыкался, брел почти на ощупь, но на благо мое и погибель ход оказался коротким, скоро я увидел свет из другой неплотно прикрытой двери и вот тогда уже услышал голоса, точно в дурном малобюджетном сериале. Стараясь ступать как можно тише, я подкрался к каменной панели, отведенной в сторону хитрым механизмом, и прислушался.

Курт Мак-Феникс был там!

А еще…

– Габриель! Ты с ума сошел, милый!

Герцогиня!

– Помилуй, Анна, в чем же мое сумасшествие? Я предложил решить дело миром, ты не расслышала? Предложу еще раз. Десять миллионов фунтов стерлингов отступных. Ты умеешь только тратить, Анна, мой фамильный счет трещит по швам. Оставь мне эти проблемы. Ты получишь хорошее содержание, твой титул останется при тебе, но при этом ты обретешь свободу. Посмотришь мир, вылечишь Альберта. Ты молода, красива, на свете тьма миллионеров, чьи земли обширнее и веселее этих, владельцы островов и замков на Луаре, охоться, Анна, играй, оставь мне лишь то, что мое по праву.

– Откуда ты возьмешь такие деньги, милый?

– У меня они есть.

– Ах, они у тебя есть? Что ж, предложение щедрое, Габриель, но какая жалость, что ты стал таким мягкотелым!

– Анна!

– Ты не находишь, что твой доктор дурно повлиял на тебя, нет? А вот я нахожу. Ты стал скучен, Габриель, ты стал мелок, ты почти семейный человек, а это так тебе не идет.

Тишина, лишь шелест легких босых ножек по персидскому ковру: