Венец! Вот оно что. Я надела на голову венец. Это был натуральный терновый венец – он сильно кололся и царапал лоб. От боли я перестала чувствовать страх.

– Тягай! – застонал президент. – Не тягай! Тягай больно!

– Что? Он надел? Точно надел? – засуетились на экране, с которого что-то продолжало хрипеть. Вдруг послышались крики, которые, впрочем, быстро стали полузадушенными – видимо, клону забили рот соломой или глиной.

– Да! – басом сказал президент, не открывая глаз. – Да!

– Все, нажимай давай! Он отвечает, я слышал. Перебрасываем.

– Жижу держи! – застонало за спиной.

И я открыла глаза внутри диктатора – и тут же открыла глаза снаружи диктатора.

Телохранители снимали с моей головы венец, весь дополнительно опутанный, как рождественский венок, потрескивающими резиночками и электродами. Вокруг меня полумесяцем стояли участливые, испуганные коровы и смотрели с уважительным благоговением. В их круглых, как вечерние иллюминаторы, влажных очах отражался диктатор, которым я стала. Телохранители были немного волхвы. Я хотела бы запомнить это чудо нежелательного рождения навсегда.

– Дышит? Нормально? Вы дышите? – спросила одна из коров. Я тут же поняла, что смотреть на реальность из тела технически очень сложно – постоянно что-то запаздывает.

Венец осторожно укладывали в чехол. Объективная вещь! Действительно, они подгружают к носителю в мозгу клона не конкретный объем данных, которые и есть диктатор, а тот объем, который маркирует себя в нашем интернете для мертвых объектом «венец». Выходит, они тоже догадались о том, как можно использовать объективные вещи? Но откуда они здесь знают, какая из вещей имеет свою объективную тень в интернете для мертвых?

– Почему венец, напомни, – прохрипела я мужским голосом, стараясь звучать максимально безразлично.

– А хер его знает, – ответил один из телохранителей, наконец-то выпав из коровы, пока я вращала глазами и головой, пытаясь пересобрать обрушившийся на меня мир биологического восприятия. – Можно и без него, кстати. Но в полевых условиях только с венцом можно. А в лаборатории можно и так, по созвону. А что?

– Ничего, – сказал диктатор. – Надо вернуться к тем коровам, что снаружи?

– Да. Лучше побыстрей.

И я вышла от внутренних коров к тем коровам, что снаружи.

18. Внутри коровы чистота

18. Внутри коровы чистота

Слепило солнце. Я дышала. Все было колючим, как венец, и тело словно жало, как рубашка. Мысли ворочались медленно, словно я еду в нескольких меховых комбинезонах на автомобиле с ручной коробкой передач.

Каждый шаг и правда причинял боль: внутри меня что-то тихо мычало и ворочалось. Все было таким же, как в интернете для мертвых, только контекст – слишком обширным и болезненным. Лужи, деревья, коровка-воровка, запах мочи, травы и талой воды, но запах – это не все, чем пахнет: пахнет потом, пахнет залпом, мороз, февраль, синее-синее небо, как всегда здесь в феврале эта особая февралистая лазурь и зыбь, моя ли это мысль, а других тут нет, и всякий звук будто вдалеке кто-то стучит мелкой мокрой железкой по другой мокрой железке высотой до неба, и все эти железки – это ледяные влажные лестницы.