Печалит меня лишь одно: Энлилль и Ламассу не написали ни строчки. Однако это естественно и понятно: их слова неизречимы, а разум – бесконечен и непознаваем. Он вне, выше времени и пространства; лучезарен, подобно Вифлеемской звезде, и до краев залит божественным светом. Постичь их мысли нельзя, как невозможно муравью без искажений узреть душу Вселенной.
Поэтому глав от имени Энлилля и Ламассу у меня нет – ибо кто я таков, чтобы говорить их устами? Возможно, Настоат знает об их судьбе и помыслах несколько больше – вся надежда теперь на него. Главное, чтобы не умер и он – иначе история так и останется незавершенной.
Седьмое и последнее: окончить свой путь – очистительное хождение по мукам – и вернуться. Подобно змее уроборос, ухватить собственный хвост и начать все с начала – только уже другим, не тем, кем был раньше. Исправить все, что натворил – пускай это и будет непосильной задачей.
Если Дункан не подошлет ко мне ассасинов, то я обязательно вернусь в Город – в родные, святые пенаты. Обещаю! Устроюсь в Больницу к Энлиллю – санитаром, медбратом, помощником доктора. Да хоть уборщиком или поваром! Я знаю: Великий Архитектор примет меня обратно. Он всех принимает.
Но все это позже. А сейчас – последнее слово о Милом друге, мученике, невинно убиенном Курфюрсте. Лисаветта уже унесли, но тебя, Лай, я сам приготовлю к отпеванию и погребению. Для меня это честь и священный, незыблемый долг.
Прости! Прости за все, что я сделал!
Слезы душат. Хрипя и задыхаясь, я оттираю кровь с пола и стен Тронной залы. Косые капли дождя омывают балкон и мои дрожащие, оледенелые руки.
Занавешиваю зеркала. Наизусть, как молитву, повторяю заповедь из дневника – завещание того, кто всегда был и будет моим Государем:
«Я верю: кто-нибудь, когда-нибудь – быть может, через сотни и тысячи, миллионы и миллиарды лет – воспомнит обо мне, сжалится, помянет, тихо всплакнет и, сидя в полудреме у занесенной снегом или поросшей бурьяном могилы, искренне, с печальной улыбкой прошепчет: несмотря ни на что – он был человеком!»
Да, ваше величество, не сомневайтесь: вы были не просто человеком, а Человеком. Подлинным. Живым. Настоящим. С большой буквы.
И эта эпитафия – самая главная.
Глава XIX Dies irae[97]
Глава XIX
Dies irae[97]
Кровь заливает мне горло, но я смеюсь – сдержать себя я не в состоянии. Злорадство переполняет меня изнутри, а грифы, кружащие над головой, в ответ улыбаются самодовольной улыбкой. Не знал, что они так умеют. Как бы то ни было, скоро у вас будет тризна – настоящее пиршество смерти! Крепитесь, братья, час воздаяния близок!