— Играй, — Большой Японец стоял, подняв руки, и был напряжён, как атлант, держащий небо. Он пока ещё сдерживал птиц.

Брешь в двери стала больше. В неё просунулась волосатая лапа, по размерам больше походящая на слоновью ногу, и зашарила в поисках засова.

Лаврушин снова нажал на клавишу.

— Ничего!

— Из тишины рождается всё! — крикнул Большой Японец. — «Пианино» слушает тебя. Давай!

Он не выдержал, рухнул на колени, согнулся, и круг начал опускаться всё быстрее. Волосы ерошил воздух от хлопающих крыльев.

Степан вскрикнул. Когти птицы проехались по его щеке и легко вспороли кожу.

Лаврушин нажал на клавишу.

Дверь вылетела. Орда неописуемых уродов ворвалась в зал. Они торжествующе и алчно взревели.

Лаврушин вдруг уверенно пробежал по клавишам.

И зазвучал хрустальный, чистый звук.

Лаврушину наступил ещё в детстве медведь на ухо. Он умел немножко брать три аккорда на гитаре и петь неуверенным голосом туристские песни, но только те, которые не требовали даже минимума слуха.

Но сейчас в нём жила прекрасная музыка. Она истекала из глубин его души, она проходила через пальцы и входила в «пианино», которое выпускало её наружу.

И вместе с этой варварской мелодией проникали в мир силы, вспарывавшие время и пространство, буравящие перегородки между Вселенными.

Чернокнижник был уверен, что попавший в Мир Холода не вырвется никогда. Прав ли он?

Кокон вокруг Чернокнижника и Дракулы распался. Граф согнулся, опершись о меч. Чернокнижник стоял, раскачиваясь и подвывая, как зверь. Он был обессилен.

— А-а-а! — злобно взвыл он, услышав музыку иных миров.

И твари, его слуги, взвыли, как от боли.

И распался птичий круг.

В центре зала возник провал, переливающийся радугой.