Помимо этого, данный горе-террорист совершенно загадил Ирен мозги разными радикально-идиотическими левыми идеями и теперь зачем-то звал её с собой куда-то не то в Уругвай, не то в Аргентину. Там он собирался то ли делать крупную пролетарскую революцию, то ли найти и убить каудильо Франсиско Франко, который, по слухам, вроде бы прятался как раз где-то в Южной Америке.

При этом представления товарища Хуана Сугасогаитиа о революции ожидаемо были ещё более идеалистическими и оторванными от реальной жизни, чем, скажем, у легендарного Эренсто Че Гевары. Дорогой товарищ Хуан, например, считал, что «надо только зажечь, а дальше всё пойдёт само, как по маслу». Ага, щас… Где-то я нечто подобное уже слышал, причём неоднократно и от разных людей…

Разумеется, Клава всегда была категорически против этого.

И в этот раз Ирен тоже не просто справлялась о том, жива ли её горячо любимая маманя, но и в очередной раз потребовала отпустить её с «любимым Хуанчиком» за океан. Как и следовало ожидать, Клава в очередной раз отказалась – всё-таки ранили её не в голову.

Тут надо отметить, что здешнее положение этого испанского буя с горы было весьма и весьма неопределённым и где-то даже шатким. Конечно, французские колониальные власти, как, впрочем, и Париж, формально соблюдали различные подписанные в последние годы договоры о взаимопомощи с СССР и его союзниками, но вот на новые испанские власти эти соглашения почему-то не особо распространялись. Соответственно, Хуана постоянно пасла здешняя политическая полиция, а возможно, и военная контрразведка.

Разумеется, Ирен могла сбежать в Южную Америку и нелегально, но в условиях, когда полноценного мира между воюющими сторонами ещё не было, перебраться за океан было не так-то просто.

Тем более что по всем местным понятиям Ирен была несовершеннолетней, а здешние законы были довольно суровые, и без письменного разрешения, подписанного ближайшими родственниками (то есть матерью), она просто физически не могла пересекать какие-либо границы. Кстати, при желании героического Хуана вполне могли привлечь к ответственности не только «за политику», как опасного и пламенного революционера, но и как весьма модного в нашей и очень не одобряемого в этой реальности банального педофила, или, как тогда писали в казённых протоколах, «растлителя малолетних». В конце концов этому обалдую было двадцать пять лет, а его любовнице ещё не исполнилось и шестнадцати.

А поскольку в силу специфики Клавиного бизнеса её дочь постоянно находилась под негласным наблюдением суровых телохранителей и многочисленных соглядатаев, сбежать куда-либо без спросу она не смогла бы никак.