— В журнале о паранормальном. Чушь, да?

— Почему. Ещё один взгляд на мир. Имеет право быть и весьма интересен.

— Вы льстите.

— Ничуть. Просто потому, что не умею…

Разговор долгий, как этот серый день, который расцвечен оранжево-бурым полумраком ламп и гардин, в голове шумит хмель, а уходить не хочется.

— Мне очень одиноко, — признается Роман.

— Я понимаю, — отвечает Джереми.

— Что делают люди в таких случаях?

— Напиваются.

— У меня какое-то важное событие вечером. Мне, наверно, нельзя.

— Можно. Чуть-чуть.

В стакан льётся лекарство от одиночества, куда менее радикальное, чем та самая, последняя страшная дверь, доступная любому за гранью крайнего отчаяния. Настоявшееся в дубовых тёмных бочках, а прежде выросшее под далеким неизвестным солнцем, оно примиряет и успокаивает. Но и развязывает, толкая на откровенности.

— Я бы хотел послушать о них.

— Но я не смогу рассказать — это тайна.

— Тогда не рассказывайте — я буду спрашивать, а вы отвечайте только «да» или «нет». Ну, хорошо, хорошо — достаточно будет кивка головой. Или покачивания-отрицания… Мне совсем не нужны никакие секреты! Я хочу знать лишь одно: они все и правда могут… ну, могут идти, куда хочется? В явь, сны и любые дома. Они, эти ваши… счастливые.

Колокольчик над дверью всё звенит и звенит.

— Возвращайтесь-ка завтра, — просто говорит бармен. — Нынче здесь слишком много ушей.

Человека, которому принадлежит чёрный автомобиль, зовут Дмитрий — Дима для Наташки. Она представляет его своим офисным друзьям как жениха. Дмитрий высок ростом, широкоплеч, бородат и забавно застенчив. Под благожелательными взглядами он тушуется и даже немного краснеет, что странно для владеющего такой профессией: врач-педиатр, а, может, и напротив, характерно, но обычно тайно, не заметно.

— Кто-то здесь и сам чуть-чуть ребёнок, — доверительно говорит Наташка Роману, как близкому другу. — Пациенты его обожают. Он для детей — свой. И, наверное, я тоже… поэтому…