Кто-то уходил отсюда в дыму и пожарах. Выли сирены, сыпался пепел, где-то плакали дети и кричали раненые. Но большинство горожан, даже не пострадавших от ударной волны, умерло сразу. Плакали, кричали и уходили те, у кого оказался иммунитет на дрянь, которую сюда принесло. Первые и вторые тоже умерли, конечно, многие, почти все, но позже — от кровопотери и голода. Вряд ли им кто-то особо помог. Рук бы на всех не хватило.

К «уходившим» у Капитана нет симпатии. Он прикрывает глаза и видит их очень ясно: беспорядочную толпу, нагруженную сумками и мешками, с детьми, цепляющимися за руки и штанины, с отчаянием в глазах и страхом на лице. Куда они идут? Он видит их, но не сочувствует. Есть у него один такой изъян — где-то потерявшийся кусок морали. Он знает и другое: они не виноваты, что выжили. И вообще нет вины в живучести и везении, в том, что развалило чужой дом, а не твой, или пуля свистнула в сантиметре от уха, или кирпич не упал на голову, или не засыпали горящие балки, или промахнулись осколки, и всё же не может не чувствовать… раздражения? неприятия? злости? Он много раз их встречал, «уходивших»: и торопящихся прочь без оглядки, и помогающих друг другу, и под шумок грабящих магазины и банки, и несущих, помимо вещей, своих домашних питомцев… Сохраняющих присутствие духа. Откровенно и явно спятивших. Людей, которым повезло, людей-счастливчиков, пусть оставшихся без крова и раненых, зато живых. Сорвавших в лотерее самый главный куш: своё стучащее сердце. Капитану это претило, главным образом оттого, что он сам в лотерее когда-то выиграл и выжил. Главным образом потому, что другие, хорошие, близкие и дорогие, очень важные — нет.

Когда шаги начинают даваться всё с большим усилием, а завалы всё круче уходят в гору, становится понятно, что там будет: воронка.

— Оно в воронке. Или его след. Я всё-таки пойду впереди, — Капитан поправляет рюкзак.

Они карабкаются, помогая друг другу, ступают по бетонным плитам, испещрённым разноцветными пятнами мха, оскальзываются, шипя сквозь зубы, но шипя беззлобно — зараженные энтузиазмом, сейчас напоминают школьников, которым обычно строгий экскурсовод внезапно позволил осмотреть крепость вблизи. Мертвецы не взывают из-под своих каменных надгробий. Интерес и спешка перестают быть кощунственными и неуместными. Много лет прошло, смерть стала историей. А он вдруг видит очень ясно…

…ротонды, дворцы, кафедральный собор с наглухо закрытыми дверями. Там те, кто пришёл на последнюю молитву и остался. Вирус сохранил тела нетронутыми, законсервировал. Предать земле их не решились, просто заперли вход, превратив собор в усыпальницу, склеп. Уж слишком они были там на своем месте, те люди.