– Эту песню пела моя жена Миринку, – проговорил владыка-истязатель, – когда готовила мое снаряжение к бою. – Он остановился как раз перед предпоследним порогом и скривился, собираясь переступить его. – Именно эту песню поешь ты и именно так, как пела она.

Он поднял и опустил левую руку, смахнув слезинки, появившиеся под глазами.

– Ее голосом…

Гнев исказил его лицо.

– Но раньше, в самом начале, ты пела не так точно… Нет, совсем не так.

Он понурился, склонив в задумчивости белое восковое лицо.

– Я знаю, что ты делаешь, ведьма Анасуримбор. Я знаю, что ты поешь для того, чтобы мучить своих мучителей. Чтобы пролить новую горечь на наши испепеленные сердца.

Он оставался на месте, абсолютно недвижимый, и тем не менее вся фигура его дышала насилием.

– Но как ты это делаешь – вот какой вопрос смущает моих братьев. – Он возвел к потолку черные глаза. – Как может смертная девка, пленница, скрытая от солнца, от неба – даже от Богов! – вселять ужас в ишроев, повергать в смятение весь Иштеребинт?

Он оскалился, обнажив соединенную полоску зубов.

– Но я-то знаю. Я-то знаю, кто ты такая. Мне известен секрет твоего непотребного рода.

Он знает о дунианах, поняла она.

– И поэтому ты поешь песни Миринку. И поешь ее голосом, каким я его помню! Ты в плену, однако свидетельствую я – и я предаю!

Сомнений в том, кто правит ныне в Иштеребинте, более не оставалось.

Он снова протянул руку – и снова воля оставила его, и он не смог прикоснуться к Серве. Он сжал пальцы в трясущийся кулак, поднес к ее виску. Припадок чудовищной страсти исказил его лицо.

– А вот если сейчас обнажу свой клинок! – проскрежетал он. – Тогда-то ты у меня по-настоящему запоешь, уверяю тебя!

Сражаясь с собой, владыка Харапиор пошатнулся и застонал, оказавшись под натиском противоположных страстей. Он вновь потупился и замер, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки, прислушиваясь к сладостным голосам давно умерших дочерей и жен.

– Но слух о тебе разошелся слишком далеко, – произнес он надломленным, скрипучим голосом. – Теперь по всей Горе разговаривают только о тебе. О человеческой дочери, истязающей истязателя.

Он пытался отдышаться, ощущая последний приступ чистейшей и бессмертной ненависти.

Похожий на большой палец, проверяющий злое лезвие.