Древняя полузабытая песня пилила слух и сердце скорее присущим ей отпечатком меланхолии, нежели грустным раздумьем, но тем не менее увлекала такой же страстью.
Все, находившееся внутри клети, слепило, заставляло жмуриться при каждом взгляде. Все предметы окружал ореол, будь то трухлявое дерево, железные скрепы или свиные туши. Ужас скорее рождал сам Перевозчик: эти резкие чернильные тени, так подчеркивавшие его старость. И потому Сорвил и Ойнарал вдруг обнаружили, что взгляды их обращены наружу, к стенам Ингресса, где расстояние и резные изображения скрадывали пронзительный свет. Стены ползли вверх мимо них, глубокие, по крайней мере с предплечье, рельефы фриз за фризом неторопливо уплывали в небытие над их головами, на недолгий срок появившись перед этим снизу из того же небытия. Сорвил и Ойнарал молчали и долгое время после того, как утихшие в вышине отголоски плача позволили им говорить. Оба смотрели наружу со своего места на корме клети, не веря тому, что только что произошло. Сорвил бессильно откинулся на помост, прислушиваясь к постукиванию механизмов, скрипу досок и сочленений, ограждавших отвратительный груз.
Клеть спускалась по толстой нимилевой цепи. Два огромных железных колеса вращались в ее середине, выпуская цепь вверх и втягивая ее снизу. Шестерни были соединены с колесами, заставлявшими крепкий молот ударять в железную наковальню, выбивая ритм, пронизывавший доносящийся сверху плач. Звук этот трудно было описать, резким тоном он терзал уши, однако каким-то образом оставлял при этом привкус железа на языке. При всей окутывавшей спуск жути звук этот тревожил и повергал в подлинный ужас, привлекая казалось, к себе все возможное внимание в таком месте, где надеяться выжить могло лишь существо беззвучное, словно тень.
Железные стержни возносились вверх от носа и кормы, сходясь к чернокованому вороту, направлявшему цепь к двум малым колесикам сверху, каким-то образом стабилизировавшим движение. К вороту крепился и глазок, но свет его был слишком ярок, не позволяя различить детали.
Стоявший прямо под глазком крепкий, хотя и морщинистый нелюдь взирал на своих пассажиров и пел:
– Перевозчик… – наконец обратился к Ойнаралу Сорвил. Он не имел ни малейшего желания говорить о том, что с ним происходило, однако и не хотел оставаться наедине с мыслями, ему не принадлежащими. – Я не помню его.
– Амиолас его знает, – ответил сику не поворачиваясь. На щеке его появилось лиловое пятно, засохшая капелька крови, похожая на цветочный лепесток.