Сорвил безвольно повис, рыдая, оплакивая своего любовника и свою погибшую расу. Кромка Котла врезалась ему в грудь. Внизу все было черно. Клеть спускалась с находящихся наверху и будто бы вне реальности ярусов тенью, падающей сумрачным ореолом на освещенные глубины Главной террасы. Она подплывала к исходящей воплями безумных эрратиков кромке Причального яруса. Без предупреждения Ойнарал прильнул к Сорвилу всем телом, и они закачались, словно маятник: человек и нелюдь.
Головокружение заставило его внутренности стиснуться в комок, выцарапав нотку сознания из грязи горя. Свет просиял из тьмы, прогнал по их телам очертания клети, и Сорвил заметил свою резкую тень на стенах Ингресса, раскачивавшуюся, скользящую по измазанным нечистотами образам. Глазок, пристроенный над судном, источал, словно нити, лучи, рождавшие слезы, которых он не мог ощутить. Он видел только потрепанные планширы, заляпанную палубу, груды свиных туш…
И фигуру в плаще с капюшоном, неподвижно застывшую под самым источником света.
Клеть опускалась. Ойнарал напрягся еще больше – уже из последних, казалось, сил, – и они закачались на цепи все более и более размашисто. Сорвил ощущал, как слабеет нелюдь, и подумал, что, если все прочие звуки вокруг вдруг умолкнут, он услышит его тяжкие вдохи и выдохи. Он приник к животу Ойнарала, понимая, что ему даже не нужно ничего делать, ибо рука сику вскоре разожмется сама собой и отправит его в разверзшуюся внизу пропасть как дар Священной Бездне.
И понимание этого наделило его скорее надеждой, нежели ужасом.
Грудь его выскользнула из хватки Ойнарала.
Однако сику умудрился поймать его за левую руку. Обмякнув, он описал в пространстве дугу, подвешенный на цепи.
И он скорее ощутил, нежели услышал вскрик нелюдя над своей головой.