– Ниль’гиккас покинул Гору! – выпалил Сорвил, обращаясь ко тьме.

Ойнарал лежал, распростершись на собственных костях, как тряпка. Нелюдь, совершивший единственное доступное его расе самоубийство.

– Нин’килджирас! Проклятое семя нин’джанджиново, он правит…

Нет, Сорвил никогда не был счастливым талисманом для Ойнарала! Он был его гарантией, уверенностью в том, что правда будет услышана вопреки любым ужасным последствиям.

– Он сдал Иштеребинт Мин-Уройкасу – сдал Подлым!

Подлым – только теперь понял он всю суть и глубину скверны, что несло в себе это имя.

Он посмотрел вниз: лицо его отбрасывало призрачный свет на его собственные руки, перепачканные пылью и грязью. По левой ладони текла черная в призрачном свете кровь.

– Надежда и честь покинули Гору!

Гигант пригнулся к крошечному огоньку, стиснул его чудовищными пальцами. Владыка Стражи, давным-давно покорившийся Скорби, схватил обмякшего сына Харвила и разломил его надвое.

Небо под Горой.

Будучи Сесватхой, она как-то обедала в обществе Ниль’гиккаса на высшем из этих ярусов. И ее дыхание перехватило от ужаса, когда она услышала мрачный рассказ короля нелюдей.

Но Ниль’гиккас более не правил здесь. По приказу Харапиора они притянули ремнем ее голову к железной решетке пола.

Иначе она не поклонилась бы.

Воздух был пропитан холодком злобы. Краем правого глаза она видела позолоченные резные фасады Висящих Цитаделей, уходившие вверх и вниз от нее, а левым – рваную пустоту Раселины Илкулку, казалось, еще больше притягивавшую ее лицо к полу. Нин’килджираса она узнала по доспеху из золотых чешуй, блестевшему от какой-то влаги. Она видела, как он переговаривается с Харапиором, бросая на нее алчные взгляды. Ее выставили на обозрение на приступке к верхнему ярусу, так что она могла видеть и кресло короля нелюдей, и широкий балкон для просителей чуть ниже себя, чудесным образом парящие над головокружительным обрывом. На балконе собралось около сотни или даже более ишроев и квуйя, блиставших упадочным великолепием и мужественным совершенством.

Она скорее ощутила, нежели увидела, как они привязали Моэнгхуса рядом с ней. Она еще в коридорах слышала, как он изливал на них все известные ему на ихримсу проклятия, и потому не удивилась, когда ему тоже заткнули рот, бросив на колени в нескольких шагах от нее, такого же нагого и связанного.

Ее удивило, даже ужаснуло его состояние и что он при этом мог еще просто дышать, не говоря о том, чтобы извиваться и пытаться высвободиться из пут. Изувеченное лицо было обращено к ней, он тяжело дышал, черные локоны липли к ранам. Взгляд остекленевших глаз казался и безумным, и сияющим.